— «Бремя страсти»! — воскликнула миссис Рубиоль, счастливая тем, что хоть и неправильно, но все же вспомнила название. — Нет, не читала, но я видела фильм. Он такой мерзкий…
— Он ужасный, но не мерзкий, — отважился возразить я. — По-веселому ужасный.
— Мне совсем не понравилась Анабелл, — сказала миссис Рубиоль.
— Мне тоже. Но зато Бэтт Дэвис была совсем не плоха
— Не помню. А кого она играла? — спросила миссис Рубиоль.
— Дочь стрелочника, разве вы не помните?
— Отчего же, конечно, помню! — воскликнула миссис Рубиоль, тщетно силясь вспомнить то, чего она никогда не видела.
— Помните, она еще грохнулась с лестницы с полным подносом тарелок?
— Да, да, разумеется! Конечно, теперь я все вспомнила Она была прелестна, не правда ли? Какое это было падение!
— Так мы говорили о Черчилле.
— Да, так вот, значит… Постойте, дайте мне подумать.. О чем же я хотела вам рассказать?
— Прежде всего, скажите мне, — заметил я, — правда ли, что он никогда не вынимает изо рта сигару, ни на минуту? Говорят, он даже во сне не расстается с ней. Хотя, это не важно. Я лишь хотел узнать, в жизни он такой же дурак, каким его показывают на экране, или нет.
— Что???? — заверещала миссис Рубиоль. — Черчилль дурак? Несльканно! Да он самый выдающийся человек в Англии!
— Следующий после Уайтхеда, вы хотите сказать.
— Уайтхеда?
— Ну да, человека, который вывел в свет Гертруду Стайн. Вы слышали о Гертруде Стайн? Нет? Ну тогда вы должны были слышать об Эрнесте Хемингуэе.
— Да-да, конечно, теперь припоминаю. Она была его первой женой.
— Совершенно верно, — согласился я. — Они поженились в Понт-Эйвене и развелись в Авиньоне. О Уайтхеде тогда еще никто не слышал. Ему принадлежит крылатая фраза «божественная энтропия»… или это Эддингтон сказал… Не помню точно. Неважно, в общем, году в 1919 Гертруда Стайн написала свои «Нежные бутоны», — Хемингуэй тогда еще не перебесился. Вы помните процесс Ставинского? — когда Ловенштейн прыгнул с аэроплана и упал в Северное море.. С тех пор много воды утекло…
— Я, наверное, в то время была во Флоренции, — сказала миссис Рубиоль.
— А я в Люксембурге. Вам доводилось бывать в Люксембурге, миссис Рубиоль? Нет? Прелестное место. Никогда не забуду завтрак с Великой Герцогиней. Ее нельзя назвать красавицей в общепринятом смысле, эту Великую Герцогиню. А ссора между Элеонорой Рузвельт и королевой Вильгельминой — улавливаете, о чем я? Она тогда страдала подагрой. Да, так что вы хотели сказать о Черчилле?
— Я уже не помню. Вы совершенно запутали меня, — пожаловалась миссис Рубиоль. — Вы скачете с одной темы на другую. Вы очень странный собеседник. — Она вновь было попыталась изречь что-то… — Расскажите немного о себе, — продолжила она. — Вы до сих пор ни слова о себе не произнесли.
— О, это легко исправить, — ответил я. — Что вас интересует? Я был пять раз женат, у меня трое детей, двое из них нормальные. Я зарабатываю 375 тысяч в год, много путешествую, не увлекаюсь ни охотой, ни рыбалкой, люблю животных, верю в астрологию, магию, телепатию, не делаю по утрам зарядку, медленно пережевываю пищу, обожаю землю, мух, всякую заразу, ненавижу аэропланы и автомобили, верю в рассвет и т. д. По случайному стечению обстоятельств родился 26 декабря 1891 года. Это сделало меня Козерогом с двойной грыжей. Всего три года, как я обхожусь без бандажа. Вы слышали о Лурде, городе чудес? Так вот, в Лурде я навсегда расстался с бандажом. Никакого чуда не произошло. Бандаж раскололся, а я был слишком беден, чтобы купить новый. Меня воспитывали в лютеранской вере, а лютеране не верят в чудеса. В гроте Святой Бернардетты я видел множество костылей, горы костылей, но ни одного бандажа. По правде говоря, миссис Рубиоль, грыжа вовсе не так страшна, как о ней говорят. В особенности, двойная грыжа. Срабатывает закон компенсации. Я вспоминаю своего друга, который страдал от сенной лихорадки. Тут действительно есть из-за чего беспокоиться. Конечно, не поедешь в Лурд за излечением от сенной лихорадки. Дело в том, что еще не изобрели лекарства от сенной лихорадки, вам это известно?
Миссис Рубиоль покачала головой с непритворным испугом и изумлением.
— Куда проще, — продолжал я вдохновенно, — бороться с проказой. Вам никогда не доводилось бывать в колонии для прокаженных? А я как-то провел там целый день. Это в районе Крита. Я собирался посетить Кносс, посмотреть на руины, как меня очаровал один доктор с Мадагаскара. Он так увлекательно рассказывал о колонии прокаженных, что я решил поехать вместе с ним. Мы волшебно провели завтрак с прокаженными. Если не ошибаюсь, нам давали вареных омаров с окрой и луком. А какое было вино! Синее, словно чернила. Они называли его «Слезы Прокаженных». Уже потом я узнал, что почва была буквально напичкана кобальтом, магнием, слюдой. Некоторые из прокаженных были довольно состоятельными людьми… как индейцы Оклахомы. И очень жизнерадостными, хотя никогда нельзя было понять наверняка, плачут они или смеются, — так обезображены были их лица. Там был один молодой американец из Каламазу. Его отец владел фабрикой по производству бисквитов в Рей сине. Он был членом Фи-Бета-Каппа клуба Принстонского университета. Интересовался археологией. У него очень рано сгнили руки. Но он научился управлять своими культями. У него был приличный доход и он мог окружить себя комфортом. Он женился на крестьянке… такой же, как и он сам… прокаженной… Уж не знаю, как их там называют Она была турчанка и не понимала ни слова по-английски. Но это не мешало им. Они без памяти любили друг друга. Они общались на языке жестов. Короче, я там превосходно провел время. Вино было превосходным. Вы никогда не пробовали омаров? Сначала резина-резиной, но к этому вкусу быстро привыкаешь. Еда там гораздо вкуснее, чем, например, в Атланте. Я как-то ел там однажды… У меня чуть не взорвались внутренности. А как вы понимаете, заключенные едят хуже посетителей… Атланта — это настоящая помойка. Кажется, нам давали жареную мамалыгу и свиной жир. На это достаточно было только посмотреть, и желудок взрывался. А кофе! Уму непостижимо! Не знаю, как вы, а я считаю, что кофе должен быть черным. Он должен быть чуть жирным… маслянистым таким. Они говорят, что все зависит от сушилки для кофе, то есть жаровни.
Миссис Рубиоль не имела ничего против сигареты. (Мне показалось, что она лихорадочно озирается в поисках другого собеседника.)
— Моя дорогая миссис Рубиоль, — продолжал я, поднося ей зажигалку и чуть не опалив ей губы. — Мне было весьма приятно побеседовать с вами. Наша беседа доставила мне огромное наслаждение. Вы не знаете, который час? На прошлой неделе я заложил свои часы.
— Боюсь, мне пора, — поспешно произнесла миссис Рубиоль, взглянув на часы.
— Ради бога, не уходите, — взмолился я. — Вы не представляете, как я счастлив общаться с вами. Вы начали говорить о Черчилле, но я грубейшим, возмутительным образом перебил вас…
Миссис Рубиоль, несколько смягчившись, вновь скорчила гримаску…
— Перед тем, как вы начнете, — сказал я, приятно удивившись легкой судороге, исказившей ее лицо, — должен сказать одну вещь. О Уайтхеде. Я недавно упоминал о нем. Так вот, о теории «божественной энтропии». Энтропия — значит остановка … как у часов. Идея заключается в том, что со временем, или, как говорят физики, с течением времени, все имеет тенденцию останавливаться. Вопрос вот в чем. Что будет, если наша вселенная замедлит свой ход — и вовсе остановится? Вы никогда не задумывались над этим? А в этом нет ничего невозможного. Конечно, Спиноза давным-давно сформулировал свою теорию космологического часового механизма. Из данного пантеизма логически вытекает то, что в один прекрасный день все кончится, так повелел Господь. Греки пришли к тому же выводу лет за пятьсот до Рождества Христова.