Некоторые соискатели докторской степени сдавали квалификационный экзамен примерно через полгода после начала работы. Я рассудил, что мне, чтобы подготовиться, нужен как минимум год, поэтому запланировал экзамен на лето после первого года в докторантуре и принялся за работу. Мой проект был в значительной степени связан с наукой о когнитивных процессах мозга — с тем, как мозг обрабатывает сигналы, поступающие от органов чувств. Опыта в этой области у меня было меньше всего. Я записался на занятия по нейрофизиологии для аспирантов, и мне понадобилось всего две недели, чтобы понять, что я пришел не туда. Это были занятия, на которые в МТИ приезжали студенты-медики из Гарварда третьего года обучения. Мы собирали сливки с самой лучшей медицинской школы в стране. Преподаватель в первый же день предположил, что перед ним собрались медицинские гении. Так оно и было, за исключением меня. Я чувствовал себя так, будто находился на занятиях по английскому языку методом погружения для иностранных студентов — так мало я понимал из того, что происходило вокруг. Слова, которые преподаватель произносил и писал на доске, как я полагаю, были на латыни, но с таким же успехом это могло быть и эльфийское наречие из «Властелина колец». Поняв, что выбрал неверный путь, я бросил этот курс и принялся за нейрофизиологию для студентов-бакалавров. Там я тоже ничего не понимал, но по крайней мере все было по-английски.
Весь этот год выдался очень трудным. Одним из немногих ярких пятен стало возобновление полетов шаттлов. В сентябре в Космическом центре имени Кеннеди стартовала первая после катастрофы «Челленджера» экспедиция STS-26. Шаттл «Дискавери» совершил успешный четырехдневный полет, и это означало, что космическая программа снова идет полным ходом и для астронавтов в будущем найдется работа. Я не оставил идеи о заявлении по приему в астронавты и время от времени работал над ним. Я не надеялся, что меня примут. Я знал, что первая попытка для большинства кандидатов оказывается провальной, но в любом случае хотел, чтобы мое имя попало в систему.
Помимо этого для меня наступило печальное время. Большинство друзей разъехались, получив свои магистерские степени. Мы с Каролой собирались пожениться следующим летом и довольствовались только встречами то там, то тут по выходным. Я работал один и жил один. Я вставал, устало тащился по бостонской зиме, чтобы занять отдельную кабинку в библиотеке, весь день учился, работал в лаборатории и возвращался в пустое общежитие. Надо мной все время дамокловым мечом висел этот ужасный квалификационный экзамен. Я учился, учился и учился, но понятия не имел, что делаю. Я не мог понять, изучаю ли я правильный материал и использую ли правильные методы. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Просто впихивал информацию в голову и надеялся на лучшее.
Час икс наступил 22 июня 1989 г. На той же неделе «Метс» продали Филадельфии моего любимого игрока Роджера Макдауэла и будущего основного игрока Лени Дикстра. Это была одна из худших сделок за всю историю бейсбола. Я воспринял ее как плохой знак. Так оно и было. В день устного экзамена и презентации моего исследования я проснулся в ужасе. Я шел в кабинет профессора Шеридана в здании факультета машиностроения и трясся от страха перед тем, что скоро должно было произойти. Шеридан и остальные члены диссертационного совета сидели у кофейного столика, а перед ними около доски одиноко стоял я, и в руках у меня был только кусок мела, чтобы показать им, чего же я добился. Чтобы спасти себя в этот день, мне требовалось нечто большее, чем мел. Экзаменаторы на устном экзамене были как расстрельная команда. Их работой было разорвать вас в клочья, поставить под сомнения ваши предположения, заставить вас защищать ваши выводы. Если в вашей работе обнаруживались слабые места, они набрасывались на них и укладывали вас на обе лопатки. Окажись перед ними сам Альберт Эйнштейн, они бы и его порвали на кусочки. Не буду держать вас в неизвестности: они просто сровняли меня с землей. Это была бойня. Они бомбардировали меня вопросами со всех сторон. Почему это? Как вы можете это доказать? Я путался в своих ответах, потерял нить мысли, пытался вернуться назад и начать сначала. Наступил момент, когда я запутался окончательно. Они могли меня спросить: «Сколько будет два плюс два?», и не думаю, что я бы смог выдавить из себя ясный ответ. Был один вопрос о системе, где человек-оператор управляет роботом с помощью шлема, который реагирует на движения головы оператора: когда человек поворачивается вправо или влево, то же самое делает робот. Но так как робот — создание искусственное, его система управления не очень стабильна. Если человек повернет голову определенным образом, это движение может оказаться недоступным для органов управления машины. Я понятия не имел, что с этим делать, поэтому в итоге смоделировал систему так, как будто она была стабильна. Бо́льшая часть моих ответов основывалась на этом ложном предположении. — Майк, что происходит, если оператор поворачивает голову направо? — спросил Шеридан.