Но, конечно, остается противоречие между так прочно укоренившимися воспоминаниями о фанатических жестокостях и чудесной природой, которую мы видели из окна автокара. Я и спросил себя: нет ли в этой природе каких-нибудь ей одной присущих свойств? В зимние месяцы, например, когда листья падают, то красок остается не {108} много, проступают линии и все делается похожим на гравюру. Тогда противоречие если не совсем исчезает, то становится гораздо меньшим. Прибавьте ветер, прибавьте холод, прибавьте ранние сумерки... Я подумал, что для того, чтобы лучше себе объяснить характер Гравборон-цев, - надо попробовать сблизиться с окружающей их природой, и на себе испытать ее особенности. И купил домик. И стал составной частью скрытой за красками гравюры. И без всякого труда, точно бы подчинившись какому-то требованию, создал свое Царство видений, в котором и утвердил и деревню, и ее жителей. Варли замолк.
- И котловину с пестрыми бабочками, и Хана Рунка, и мальчика с белой собачкой тоже? - спросил Савелий.
- Да. Но это все разветвления, надстройки, дополнения, позже присоединенные владения. В ту пору надо было сделать первый шаг. - найти и купить домик. В нем я проводил все каникулы и, между ними, приезжал насколько возможно чаще. Гравборонцы меня не приняли? Что ж такого. У себя в домике я заменил их недосягаемые легенды своими собственными. Стоило мне подумать об этих поколеньями у себя запирающихся людях, - и воображение подсказывало нужные образы. И все они были приняты мной в Царство мое. Но почему вдруг стало так холодно? И откуда этот дым, от которого слезы в глазах?
- Мадам, - позвал Савелий хозяйку, - нет ли у вас дров посуше?
- Это миндальное дерево. Лучшего для камина нет.
- Однако, камин дымит просто невозможно.
- В Гравбороне дымят все камины.
Савелий накрыл плечи старика одеялом и немного больше растворил дверь.
Варли откашлялся и с некоторой горечью сказал, что до домика ему добраться, по-видимому, не удастся ни в автомобиле, ни в повозке
- Но что поделать, - добавил он. - Вы побываете там за меня. А насчет дыма - может это и к лучшему, что его столько набралось. Он напоминает о недоброжелательстве и подозрительности, на которые я наткнулся, когда приехал. Тогда, в домике, где не было даже электрического освещения, камин тоже дымил. А я, по вечерам, буквально погружался в сны наяву, в сознательные, в очевидные сны. Предания, многовековые традиции, которые, как я думал, должны были наследственно храниться в наглухо замкнутых семьях, овладевали мной безраздельно. Конечно, это было плодом моего воображения, но всё действующие лица, дома, улицы, переулки, запертые двери - все это было под рукой, в двух километрах от меня и в моей власти. И вот они гравборонцы, они самые, точно такие же какими были их предки, запершееся у себя, угрюмые, нелюдимые отцы семейств, их жены, сыновья, дочери. Я от себя различал как они смотрят в щели ставень, на странные повозки, запряженные странными лошадьми, {109} которые глухой ночью проезжают по пустой улице, видят закутанных в грубые суконные накидки молчаливых путешественников.
Только слышно как громыхают по мостовой тяжелые колеса, как стучат подковы. Откуда эти повозки? Куда направляются? Почему на едущих в них широкополые шляпы, и что за суковатые палки держат они в руках? Или появляется на склоне холма огромный волк, долго воющий или подняв голову это к пожару - или опустив ее - это к покойнику. В других домах слушают вздохи, приглушенные стоны и крестятся, говоря, что так плачет сама земля, хранящая зарытые в ней кости. Там, между деревьями, вдруг вспыхивают две точки, два мерцающих взгляда, и никто не знает, человеческие это глаза, или звериные? Иной раз, в полночь, когда дует ледяной ветер, проходит по улице, с мешком за плечами, то ли бродяга, то ли паломник, то ли беглый каторжник. Он останавливается у одной, потом у другой двери, точно чтобы постучать, попросить на ночь приюта, но, не решившись, не стучит, и уходит, и сливается с темнотой. А совсем рано но утрам, до того как встанет солнце, вдруг слышны непонятные голоса, перебранка.
Но за окном никого не видно. Днем, в ответ на вопрос: слышали ли вы? соседка, еле различимым шепотом, отвечает, что да, слышала, и в глазах ее шевелится давнишний, еще раз оживший испуг. Ночная птица бьется в темных ветках сосны, и кричит, и плачет как ребенок. Огромная бабочка прижимается к стеклу и тихонько шевелит усиками и крыльями, на которых видны крестики, круги, стрелы и еще какие-то знаки. Глядя на нее одни недоумевают. Другим страшно. Третьи - равнодушны. Но всё молчат, не обмениваются никакими словами. И все знают, что завтра, или послезавтра, или позже все повторится, что все это удержавшиеся в земле, в камнях, в домах, в душах осколки, обломки, отголоски прошлого...
- Эти сны наяву, - проговорил Савелий, - которыми вы заменили реальность, были ли они для вас источником удовлетворения? Приносили ли они вам облегчения, радости... скажите?..
- Начиная я мучился. Потом мне становилось хорошо. А когда покидал свое Царство, то бывал изнеможденным. Но больше всего меня терзало видение мальчика с собачкой.
- Почему?
- Потому, что время от времени я все-таки ходил в деревню. Несмотря на все у меня оставалась надежда завязать знакомства. Я думал, что мне удастся пробудить доверие и выслушать какие-нибудь рассказы. Чтобы не все было моими видениями, понимаете? Но ничего не вышло. Никто не отозвался. Всё мои усилия пропали даром. Никуда меня не пустили. Тогда-то вот я и нашел мальчика-проводника, о котором все, в Гравбороне знают, но говорить о котором никто не смеет. Только...
- Только вот и мальчик-проводник был моей выдумкой, моей легендой, и никуда меня не провел. А может быть он провел меня к никогда не возникшим дружбам? Так или иначе, его сказка осталась {110} недосказанной, у нее нет окончания, ее окончание от меня ускользнуло. Марк Варли слегка поежился.
- Все это как тени, - проговорил он, улыбнувшись.
- Конечно, - согласился Савелий, - но есть в них что-то, что реальней реальности.
- О! Савелий! Друг мой! Я говорю о поэтических и развлекательных домыслах, а вы их принимаете всерьез.
Смущенный Савелий молчал.
- Так оно и есть, - продолжал Варли. - И вы найдете окончание для истории мальчика-проводника с белой собачкой и оно будет реальным. Телесным.
На этот раз старик рассмеялся так весело, так почти звонко, что Савелий насторожился: уж не ирония ли это? Но тотчас Варли раскашлялся.
- Это из-за дыма, - произнес он.
- Может быть надо пройтись?
- О нет, нет! Может быть завтра? Вы нашли автомобиль или повозку?
- Нет еще.
- Если не найдете, то я домика не увижу. Пешком, мне туда не добраться.
Поднявшись в комнату, Варли немного посетовал на недостаток комфорта. Савелий передвинул стол, расположил на нем бумаги, самопишущие ручки, бювар, все, вообще, нужное для писания, и Варли перестал ворчать.
- Если бы вы еще наладили кофе, - промолвил он, - то я мог бы тут работать не хуже чем дома. - И он снова засмеялся и снова смех его был звонок и ясен.
Савелий отправился к хозяйке, надеясь получить электрическую грелку и кофейник, но ни того, ни другого не получил. В лавках же не продавалось и спиртовок. Обращаться к местным жителям было, само собой понятно, делом безнадежным. Как раз, словно в подтверждение рассказов Варли, Савелий увидел в окне простоволосую старуху с поднимающимся почти к самому крючковатому носу огурцеобразным подбородком, с крепко стиснутыми бескровными губами, со взглядом, в котором сквозило столько же подозрения, сколько ненависти.
- Настоящая стерва, - подумал Савелий, с раздражением. - Или ведьма. Как раз такие смотрят сквозь щели ставень на бродягу, и на повозки, на волка.