Швейцариха объяснила, что Болдыревы переехали и любезно дала новый адрес, написав его даже на клочке бумажки.
- Это далеко? - спросил Ламблэ.
- Да, это окраина.
Ламблэ прикинул мысленно свое расписание, заключил, что поехать по новому адресу не успеет, сунул бумажку в карман, дал на чай и ушел.
37. - ПЛЕМЯННИЦА.
В день кончины Марка Варли Савелий не успел послать Асунте телеграмму, так как был очень поражен и неожиданностью и, даже, горем. Кроме того, ему пришлось проделать формальности: заявление в мэрии, вызов доктора для получения разрешения хоронить. Заняли его время и поиски гроба и выбор и покупка места на кладбище. Прободрствовав ночь возле покойника, Савелий, к тому же, чувствовал себя довольно усталым и депеша была отправлена с запозданием.
"Варли скоропостижно умер, - гласила она, - попроси швейцариху уведомить племянницу похороны завтра вернусь на-днях".
Асунта получила ее около трех часов пополудни, когда, после все утро длившейся неопределимой тоски, она к хладнокровному размышлению почти не была способна. Ей показалось, что новость эта ее мало касается и только спустя некоторое время она точно поняла, что кончина Варли обозначает конец материального благополучия, что Савелию придется искать новой работы, что все, вообще, принимает характер неопределенный, чтобы не сказать тревожный. И подосадовала на мужа.
- Разве не хорошо было на улице Байяр? - говорила она. - Надо было променять мыло на шило. Он так тогда спешил, что ничего и нельзя было сказать. Пусть теперь, как хочет, так и изворачивается. Сумасброд!
Она спустилась, поговорила со швейцарихой и пошла за покупками. Совсем вечером ей подали вторую телеграмму:
{115} "Приготовь все немедленному переезду сюда уложи рукописи рисунки подробности письмом".
- A! Нет! - воскликнула Асунта. - Нет, нет и нет! Пусть остается там один, довольно, что раз его послушалась!
Но в глубине души она знала, что себя обманывает. Как ни неумел, как ни плохо был вооружен в жизненной борьбе Савелий, он оставался ее единственной опорой. С Христиной на руках, в ожидании второго ребенка, что могла бы она предпринять?
- Куда пойти, к кому, что делать начиная с завтрашнего дня, начиная даже с сегодняшнего вечера, если я его брошу? - спрашивала она себя. - Вез ремесла? И без сил? Без охоты?
И подумала, что напрасно отклонила в ресторане предложение Филиппа.
- Но нет, но нет! - воскликнула она тотчас же, - нет, нельзя, невозможно было согласиться, это было бы разменяться на мелкую монету, хуже чем себя продать!
Она вспоминала о Филиппе, как можно вспомнить о ком-нибудь слишком великолепном, приносящем и слишком большую любовь, и слишком большую боль, и слишком горькие разочарования. Все с собой приносящим! Единственным, на все и все права имеющим.
Приняв снотворное, она рано легла. На утро швейцариха принесла письмо.
"Дорогая Асунта, - стояло в нем, - прошу меня извинить за волнение, которое тебе, вероятно, доставили мои телеграммы. Я отлично понимаю, что ты не могла по ним составить себе представления о том, что произошло и происходит...".
Следовало описание смерти Варли, разговора с мэром, который проявил подозрительность: иностранец, сопровождающий старика внезапно умирающего в гостинице, не мог, конечно, внушать ему доверия.
"Мэр сам поспешил в гостиницу, - следовало ниже, - и прежде всего стал разбирать лежавшие на столе бумаги. Среди них был большой, написанный рукой Варли лист, в котором значилось, что это добавление к завещанию. Он оставил мне свое Гравборонское владение.
Об этом намерении он мне говорил еще в Париже, но тут все отписал очень разборчиво и подробно. Мэр, разумеется, сомневался и хотел забрать бумагу. Но я воспротивился. В бумаге было написано, что Варли не только оставляет мне свой дом, но еще хочет, чтобы я как можно скорей в нем поселился и принялся за иллюстрации его писаний. После довольно резкого препирательства мы оба, и мэр, и я, решили сдать бумагу нотариусу, который проживает в соседней деревне, что и было сделано".
Асунта поняла тогда значение второй депеши и с тоской подумала о жизни в деревне в полуразвалившемся доме.
"Так как Варли, - прочла она дальше, - сам не был богат, а только получал большую пенсию, которая теперь кончилась, то никакого дохода у меня не будет. Дом и вокруг него земля для огорода {116} - это все, что я наследую. Но что поделать? Не отказываться же от попытки, чтобы не сказать возможности, стать на ноги? Мне пришлось заняться похоронами, что, из-за враждебности местных жителей, было особенно тягостно. Завтра я провожу Марка Варли на кладбище. Хорошо, что как раз он получил пенсию и, так как он попросил меня быть во время поездки казначеем, то деньги были в моем бумажнике. Я за все расплатился и у меня еще немного осталось. Хорошенько свяжи и рукописи, и рисунки, уложи вещи и будь готова к отъезду. Не надо задерживаться на квартире Варли ни на один лишний день... И ведь он сам хотел, чтобы я работал тут, в домике".
Асунта прошла в библиотеку и оглянула папки с рукописями, связки бумаг, рисунки, принадлежности, ящики с красками...
- Чтобы я все это уложила? - проговорила она, с раздражением.
- Уж не сошел ли Савелий с ума? Пусть сам укладывает и увязывает, когда приедет.
Презрительно пожав плечами, она хотела было уйти, когда увидала на столе конверт с именем Савелия. Насколько секунд она колебалась, не то преодолевая в себе какое-то опасение, не то, наоборот, испытывая притяжение, потом взяла конверт, вернулась в свою комнату и бросила его на кровать.
- Этот конверт - все, на что я согласна, - прошептала она и продолжила чтение письма Савелия:
"Я сходил посмотреть домик, - побежали строчки. - До него немного больше двух километров. Туда и назад заняло час. Домик я осмотрел очень вскользь, так как спешил и хотел успеть написать тебе до отхода почты. Внутрь я не проник, ключ от него еще у нотариуса. Сколько я понял, там три комнаты и кухня. Есть колодезь. Кругом невысокая каменная стена, сухой кладки. Растут кипарисы, в середине двора большая сосна, но сам двор зарос колючками, придется их выдирать. Невдалеке проходит дорога. До ближайшей фермы не меньше чем четыреста метров. Возвращаясь в Гравборон я встретил итальянского каменщика, оказавшегося довольно общительным. У него свое дело и так как я умею замешивать цемент, то не исключено, что я найду у него работу. И огород. Заведем кроликов, может быть козу, чтобы было свое молоко. Уверен, что так мы сведем концы с концами. А по вечерам и по воскресениям буду работать над рукописями. Выбора у нас все равно нет. Надо чтобы ты приехала, и чем скорей, тем лучше. Завтра вышлю тебе денег на билеты...".
Продолжения Асунта даже не стала читать.
- Он сошел с ума, он рехнулся, - простонала она.
ыТеперь ее уже не перспектива скудной деревенской жизни пугала, а непререкаемость тона Савелия. Опять распоряжение! Немедленно выехать! Никакого намека на то, чтобы хотя бы с ней посоветоваться.
- Не хочу, не стану с ним жить в этой проклятой деревне, - произнесла она, с нервностью, с гневом. - Сейчас же отправлю ему телеграмму, что не поеду.
{117} Она наскоро накормила Христину и побежала с ней на почту, до которой было довольно далеко. Там она составила один, потом другой, потом третий текст, и все не то выходило, чего ей хотелось, все получалось или бледно, или, наоборот, слишком резко. Отказавшись тогда от мысли о подробном пояснении она написала:
"Нахожу план жизни деревне рискованным не могу решиться выехать предпочитаю приехал ты".
- Будь что будет, - промолвила она, сдавая депешу. Вернувшись, она раздела Христину и едва успела привести себя в порядок, как раздался настойчивый звонок. Асунта пошла отворить и увидала племянницу Варли, которую как-то уже впускала, и за ней круглолицего человека с двойным подбородком.