- Швейцариха меня уведомила о смерти дяди, - проговорила племянница, даже не поздоровавшись, - но так как вчера моя колбасная была закрыта и я сама уезжала в деревню, то придти не могла. Надеюсь, что вы еще не успели вывезти ценности.
Глаза у нее были как у змеи.
Асунта молчала.
Ничего больше не сказав, пришедшие проникли в квартиру. Намерение удостовериться, что все на местах, было очевидно.
- Я вернусь сегодня после закрытия магазина, - продолжала племянница. - А он (она указала на своего спутника) останется тут, чтобы за вами следить.
- За мной нечего следить! - взорвало Асунту. - Я наверно гораздо честней вас.
- Вы прислуга. Я даю вам расчет и прошу вас убраться как можно скорей.
- До возвращения мужа я не двинусь.
- А когда он возвращается?
- Когда кончит с домиком.
- С каким домиком?
- М-сье Варли оставил ему свой гравборонский домик.
- Вот как. Какие новости! Ну, это мы еще посмотрим.
- Смотреть не придется. Муж мне написал, что дополнение к завещанию, в котором сказано про домик, хранится у нотариуса.
- Неизвестно откуда сама взялась, а уже толкует об дополнении к завещанию. Видели? - обратилась племянница к своему спутнику.
- Во всем разберемся, время у нас есть, - ответил тот. - С такими вещами не шутят и не спешат. Домика они не увезут. Я все нужное сделаю.
Внезапно рассвирепев Асунта крикнула:
- И не только домик наш! Все рукописи тоже наши!
- О рукописях ты похлопочешь на том свете. Хоть они мне и не нужны, но отсюда их никто не вынесет. Понятно?
- Понятно станет вам, когда вернется мой муж. Он все, как следует, вам объяснит.
{118} - Посмотрим. Во всяком случай м-сье Муакозель останется тут.
Я вернусь в два. И так как вы тут, пока что, кухарка, то приготовьте завтрак.
- И что еще? - спросила Асунта. Смерив, затем, племянницу глазами она резко повернулась, прошла в свою комнату и заперлась на ключ.
38. - НАШЕСТВИЕ ВАРВАРОВ.
Она не взволнована была, и не взбудоражена, а вывернута наизнанку. Плач Христины, которая почувствовала, что мать ее вне себя, не то, что вернул Асунте равновесие, но как-то ее ориентировал. Она взяла девочку на руки, принялась ее нежно целовать и ласкать, вытирать ее слезы, что-то ей шептать на ушко. Потом пошла убедиться хорошо ли заперта дверь, для верности повернула ключ еще раз и замерла, застыла, от внезапно ее схватившей душевной судороги.
- Все будет по-другому, все теперь будет совсем по-другому, - шептала она.
Что именно будет другим, она не знала, но приближение перемены чувствовала всем существом. И спрашивала себя: что же это? Чего же я жду? Постепенно, точно украдкой, приходило начало ответа: не во внешних условиях жизни дело, не они существенны. Существенно то, что внутри, в ней самой, в ее душе. Там что-то начало смещаться и, отчасти, уже сместилось.
Присев на край кровати она увидала брошенный ею конверт, машинально его взяла, машинально вскрыла, вынула из него листок и прочла: "...подумала о тайнах, перестающих быть тайнами, если ими хоть с одним человеком поделиться, и испытала душевный ущерб, почти страх... Третья старушка, как и первые две - когда она ее спросила - отвернулась, сложила работу, встала и ушла домой. И вышло, что несмотря на трижды заданный вопрос она ничего не узнала. Надо добавить, что утром того дня она как раз встретила мальчика с собачкой на околице деревни...".
Мальчик с собачкой опять, и властно, вторгался в ее чувства, возвращая отогнанные мысли, угрызения, побуждая вновь задать себе, нарочно оставленные без ответов, вопросы о самой природе отношений ее мужа с Марком Варли, об их духовной близости, о причинах, заставивших Савелия так всецело и безоговорочно войти в Царство видений и не хотеть его покинуть. Не было ли уже теперь это царство частично осквернено вторжением племянницы-колбасницы и Муакозеля и не грозило ли это тем, что захватив полностью власть, они все им непонятное уничтожат и водворят на смену видениям грубость, пошлость, невежество? И не предстояло ли безупречной чистой, так соответствовавшей утонченным мечтам, ночным беседам двух духовно сблизившихся людей - старца и его последователя - послужить {119} рамкой для многоблюдных, обильно политых винами, обедов, икотных пищеварений, расстегнутых жилетов и лифчиков, базарных шуток и хохотков?
"Колбасница? Муакозель? Их приглашенные? - Думала Асунта. _ В Царстве видений? Что это такое? Осквернение? Проклятие?"
Подавив душевную тошноту, она вынула из конверта другой листок. На этот раз это был рисунок Савелия. Она увидала старушку, о которой только что прочла, и самое себя, обращающуюся к ней с вопросом, свой силуэт, свои глаза. Все в ее чертах было опасением и все, в чертах старушки, поднявшей к ней глаза, тоже было опасением. И текст и рисунок были особенными, как бы магическими, но в чем именно заключалась эта магия, от Асунты ускользало. Она вынула третий листок. Там она увидела намеченную поспешными штрихами собачку, против нее, мальчика, в коротких штанишках, в курточке, с беретиком на голове, с удивленными, почти испуганными глазками.
- Мальчик с собачкой, - прошептала Асунта. - Вот он. Все тесней, все повелительней сжималось вокруг нее кольцо призраков. И она думала о Савелии, покинувшем на несколько минут призраки, чтобы к ней, в последний раз, приблизиться и потом снова к призракам ушедшем. И ей казалось, что вся вина на ней. Не она ли не захотела за ним последовать, предпочтя другого? Не она. ли потом все обманно искажала, утверждая его в мысли, что не он отец ребенка, которого она ждет?
- Я не знала, не поняла, - прошептала она, - что он в меня проник, придя прямо оттуда. И что не таким он будет, когда родится, как другие.
В дверь стали упорно стучать.
- Мне нужны ключи от бюро и от шкапов! - кричал Муакозель. - Давайте ключи! И не запирайтесь! Я не собираюсь вас насиловать !
- У меня нет ключей, - отозвалась Асунта, почти задыхаясь от раздражения. - И оставьте меня в покое. Оставьте меня в покое!
- В покое? Ха ! В покое я вас оставлю когда кончу опись. Давайте ключи. Мне нужны ключи.
И он барабанил в дверь.
- Варвары ворвались и все будет разгромлено, - прошептала Асунта.
Не обращая внимания ни на крики, ни на стук, чувствуя, что презрение и досада ею овладевают безраздельно, упрекая себя в том, что не оценила по достоинству, а может быть просто не поняла, насколько ясным может быть уединение, как надежно оно защищает от грубости и злобы, Асунта сделала нечто вроде вывода:
- Здесь все кончено. Надо отсюда выбираться. И потому, что все тут гибнет, что Царство видений разграбят, что его уже начали грабить, и что присутствовать при этом непереносимо. И еще потому, что если я выйду лишь ненадолго, например пойду за покупками, то больше меня сюда не впустят.
{120} К Муакозелю, между тем, присоединилась племянница. Из отрывочных восклицаний, которые донеслись сквозь дверь, Асунта поняла, что колбасница не выдержала, закрыла лавку и пришла "помочь" Муакозелю.
- Откройте, откройте, - кричала она, то подходя к двери, то от нее удаляясь.
Асунта решилась. Она строго приказала, начавшей хныкать, Христине, замолчать, сняла с полки чемодан, положила на самое дно его конверт с исписанными Варли листками бумаги и рисунками Савелия и уложила свои вещи. Так как все не поместилось, она наполнила второй чемодан и завернула то, что еще осталось, в плед, который связала ремнями. Все вместе было и громоздко, и тяжело. За дверью, между тем, продолжали о чем-то говорить и, несколькими минутами позже, Асунта услыхала как стали пробовать всунуть в скважину не то ключ, не то отмычку.
- Не трудитесь, - крикнула она, - я сейчас открою. И уйду.
Вы потом объяснитесь с моим мужем.
Наступила тишина.
- Иди, Христина, - позвала Асунта девочку. Она дотащила первый чемодан до порога, хотела было дотащить и второй, и узел, но почувствовала, что это слишком трудно и оставила их среди комнаты.