— Какая разница?
— Ты был женат…
— Это прошлое, Ася, оно есть у каждого. Вот, например, твое прошлое.
— Я же извинилась…
За то, что отдала моего ребёнка «тётушке» Алине! С опозданием, конечно, но Цыпа рассказала всё: кто эта женщина, почему жена осмелилась и решилась, с чем был связан такой объективно глупый шаг и откуда взялось безграничное доверие к той, которую она видела всего чуть-чуть, совсем немного — от силы пару-тройку раз.
— У неё вкусные пирожки, жена, — зачем-то сообщаю, закатив глаза.
Да уж! Эта Яковлева несколько раз навещала Асю. Приносила ей вкусности, сидела рядом, о чем-то рассказывала, а после они на два голоса горько плакали. Кстати, первый раз я увидел свою жену в слезах, когда нашёл её в зафиксированном, как выразился Виктор Николаевич, черт бы его подрал, состоянии. А второе слёзное пришествие нас настигло, когда сюда пришла Алина Семёновна и её сын, Денис, которому я вынужден был пожать руку и заявить, что не имею никаких претензий, но по-прежнему настаиваю на увольнении Аси. Он, конечно же, возражать не стал. На этом и закончили. Однако младшая сестра приёмной матери Аси не намерена отступать. Что ж, а я не против, тем более что после их встреч Цыпа становится покладистее и нежнее, и я могу её приласкать, погладить, пошептать в душистую макушку, прикоснуться губами к венке на виске, украдкой потрогать грудь и прижать к себе, заверив, что:
«Всё будет хорошо. Всё будет очень хорошо, Цыплёнок! Не быть беде…».
— Костя?
— М? — утыкаюсь носом в темя.
— Ты не злишься?
И не злился. Ни-ког-да! Были помутнение, недопонимание, несуразицы и недоразумения, но остервенение не посещало мою голову ни разу. С чего она взяла?
— Злость — не мужское качество или черта характера. Ярость, свирепость, гнев — это слабость, а я мужик.
— … — она хихикает, уткнувшись носом мне в грудину.
— Наказать могу, Цыпа.
— Как? — упирается, пытаясь встать, я же набираю силу и впечатываю женушку в себя. — Р-р-р-р, не… Могу… Задушишь! — пищит в мою рубашку.
— Узнаешь, если не прекратишь чудить! Итак?
Сначала выписка. Затем быстренькие сборы. Назначения и закупки. А потом…
Маяк! Нас будет трое! Спокойный разговор! Неизбежная перезагрузка! Новый отсчет! Ещё одна попытка? Там! Там я расскажу ей всё.
Глава 26
«Наше место»
Белые розы. Вернее, розочки. Очаровательные малышки, пухлые бутончики со снежными язычками, выглядывающими из зелёных отворотов, укрывающих от ненастий полноценный будущий цветок. Тонкий аромат, истинная нежность, отсутствующие шипы и в меру толстый стебелёк. Букет великолепен, а Костино внимание бесценно! Крафтовая светло-коричневая бумага, салатовая лента и открытка в виде небольшого плюшевого мишки, а внутри плоского зверька простое пожелание:
«Выздоравливай, жена!».
— Устала? — его рука накрывает мою кисть, покачивающуюся в такт движению машины. — Ася-я-я?
— Нет, — смотрю на обручальное кольцо на мужском пальце и шепчу. — Люблю тебя, Костенька. Я очень-очень тебя люблю. Будь со мной, любимый.
— М? — он аккуратно сдавливает мне фаланги и раскатывает бережным захватом мягкие хрящи. — Что ты говоришь?
— Спасибо за цветы, — тут же повышаю голос.
— Угадал хоть с выбором? — отпустив мою ладонь, теперь двумя руками удерживает руль и, прокрутив его, вынуждает повернуть направо спокойную здоровую машину. — Нравится?
— Очень, — еле слышно говорю. — Они великолепны. Дорого, наверное?
— О цене не спрашивают, Цыпа, тем более мужчину. Подарок, значит, даром!
— Ты меня…
— Балую? — теперь его рука сжимает моё бедро и, не торопясь, прокладывает дорожку мягких и приятных объятий, пока не останавливается на моём колене, где указательным пальцем муж, по-видимому, намерен изобразить известный только лишь ему узор.
— Долго ещё? — слежу за тем, как он неспешно выводит вензеля на укрытой тканью чашке.
— Потерпи, скоро приедем, — подмигнув мне, переводит взгляд на сына, сидящего на своём законном месте позади нас. — Тим, как там обстановка?
Сын квакает, а затем, смешно присвистнув, громко заявляет о том, что у него как будто:
«Нет проблем, отец!».
— Быстро еду или наоборот?
— Нормально, — словно с облегчением выдыхаю.
— Ась?
— Не знаю, — плечами пожимаю.
— Что именно?
— Это ведь чужой дом, там нет наших вещей, там… — трогая пальцами края белоснежных, закрученных в живой рулон, нежнейших лепестков, бухчу под нос, извлекая возражения. — Послушай, пожалуйста.
— Ага? — по-моему, он чем-то недоволен.
— Даша, — неспешно начинаю, — она… Твоя… Как это сказать?
— Ага? — а муж уже настаивает и с нетерпением ждёт.
— Неважно, — махнув рукой, внезапно заключаю.
— Хочешь, расскажу кое-что интересное?
— Хочу! — и моментально оживаю.
— Я видел Дашку без трусов. Не-од-но-крат-но!
— А-а-а? — мой рот непроизвольно открывается, а я вжимаюсь в спинку кресла. — Ч-ч-что?
— Год разницы, Цыпа.
— И-и-и… — нет, не приду в себя, а такими откровениями он меня мгновенно доконает!
— Резинка на трусах сильно натирала ей нежную кожу, поэтому кудрявая соплячка скакала на волнах, рассматривая широко распахнутыми глазами моё обнажённое хозяйство. Она мне соски давила, Ася. Показать?
Обойдусь! Мотаю головой и завожусь.
— Я с ней, между прочим, впервые поцеловался. Родители имели на нас планы, женщина. Отцы дружили, вместе учились в институте, сидели, если можно так сказать, за одной партой. Алексей Смирнов был частым гостем в доме у Петра Красова. Дочь привозил, знакомил со мной. Я, если тебе интересно, не возражал. Мы с Дарьей исследовали местную флору и фауну, а также познавали детско-юношескую анатомию. О том, что у девочек между ножек, — он прикасается к этому же месту, но на мне, — не стручок, а горяченькие складочки, я узнал, когда гулял с Дари-Дори. Развратная малышка! — моргает и закусывает нижнюю губу. — У неё бешеный темперамент и смекалка. Воровали с ней взрослые журналы и листали до потери пульса, слюнявя пальчик. Ты же понимаешь, как созерцание заводит? — с пошлым блеском подмигнув мне, нагло продолжает. — Увиденное и прочитанное необходимо было ввести в эксплуатацию, так сказать. Французский, итальянский, ресницами, носом, щекой и шеей… М-м-м-м! Я целовался с первой леди Смирновых. Рыбка — очень общительная и страстная натура. Горовой знает. Недаром же Даша — прима «аргентины». Столько секса в крошке, что словами не передать. Эту кумпарситу нужно брать и брать, и брать. Трое, твою мать, детей! Яр, видимо, внемлет всем непроизносимым мужским желаниям. Чёрт! — муж смотрит на свой пах. — Я возбудился, женщина. Это… Ха! — кивает на то, чего и нет. По крайней мере, я там ничего не вижу.
Грубая джинсовая ткань, отстроченная ширинка и отсутствующий… Бугор! Врёт же? Врёт, врёт, врёт! Коз-ё-ё-ё-ё-л!
— Ни черта себе проблема, Цыпа! Ночью, — Костя тянется ко мне, при этом не спускает глаз с дороги, вьющейся широкой лентой, — я займусь тобой.
— Ты… Ты… Хватит! — уже почти рычу. — Забыл про половой покой?
— И что?
— Мне нельзя, — прячу взгляд и недовольно бормочу. — Не менее месяца. Так врач рекомендовал.
— Орально можно, — он задирает нос и нагло выставляет подбородок. — Я всё узнал. Покопался в интернете, проконсультировался, узнал ещё одно профессиональное мнение. Голодный, Цыпа, как кобель без обещанной хозяйкой вязки! Хочешь, чтобы к другой болонке убежал? Кстати, я размял язык. Этот аппарат всегда тёпленький, если что.
Сейчас я больно стукну, вложу всю силу, накажу и отстою поруганную честь, которой он меня лишил, когда впервые тронул языком.
— Только об этом можешь думать?
— Я же мужик! — и снова нос ползёт наверх. — Тимофей?
— … — сын прислушивается, а для этого специально выставляет ухо.
— Да, барбос, да! Женщины — имя им Легион! Учись, малыш.
— А дальше?
Зачем спросила? Интересно? Завелась? Ревную? Или я страхуюсь, чтобы всё заранее узнать.
— Однако! Желаешь продолжения?