— Что-то…
— Бесконечная бессонница и длинная, совсем недевичья, память — жуткая, смертельно опасная, гремучая и ядовитая смесь. Этакий взбодрин и ежесуточный натуральный допинг. Прошу тебя, сегодня не будем об этом говорить. Я приехала отдохнуть и пообщаться. Точка! Всё! Вперёд! Итак! — растянув улыбкой красивый рот, Оля с неподдельным, но всё же вынужденным, интересом опять посматривает по сторонам. — Ты ведь не возражаешь? — усиленно сканируя пространство, лениво достает из заднего кармана зажигалку и хорошо помятую, почти пустую пачку сигарет. — С утра кортит, а вездесущий Юрьев не дает мне продохнуть. Следит в оба блядских глаза. Добавил изощрённую пытку, Асенька. Занялся перевоспитанием давно упавшей и скатившейся под лавку женщины. Вот же сволочь ментОвская. Строит из себя полицию нравов. Чёрт! Извини меня. Решила приехать к тебе, чтобы расслабиться и крестника потискать, а то рискую взорваться от переизбытка весьма противоречивых чувств. Я ведь по нему скучаю, Ася. По Тимофею, конечно же, — вдруг очень жалобно скулит, как будто бы кривляясь. — Не перебарщиваю с эмоциональностью? Не надоела? Ты, пожалуйста, говори, если от моего присутствия у вас мощно сводит скулы. Не хочу стать причиной бруксизма или ещё чего такого. Я частенько бываю надоедлива, но это не со зла. А Инга… — внимательно смотрит на меня.
— Ещё не приехала, — почти молниеносно отвечаю. — Перестань, пожалуйста. Что с настроением?
— Сто слов в минуту, повышенная громкость, вызов, злость? Как погляжу, всё успела показать! Тревожность, Ася, это клиническая тревожность! Излишняя мнительность и последствия от травмы, которой уже, по ощущениям, сотня лет. Я нервничаю, оттачивая скорость и технику воспроизведения огромного количества слов. Нужно покурить! Где это можно сделать? Здесь?
— Пожалуйста, — я торможу нас и обращаюсь к ней лицом.
— Видимо, этим пора гордиться, — а Юрьева с огромным интересом сейчас рассматривает круглые носки своих кроссовок.
— Чем? — перекинув хвост на грудь, начинаю неторопливо накручивать и без того витой конец на свой указательный палец.
— Нервозностью и стойкостью. Ты знаешь, мне иногда кажется, что я абсолютно себя не контролирую. А настроение, — Ольга хмыкает, при этом цинично искривляя губы, — как всегда. Я, как обычно, несу с очень умным видом поразительную чушь и совершенно не задумываюсь о том, как тупо, возможно, неприглядно это выглядит. Вердикт — я однозначно неисправима, — еще немного ниже опустив голову, задушенно и еле слышно хрипит, как будто умирая.
— Посмотри на меня, пожалуйста. У тебя ведь всё в порядке? — я становлюсь почти впритык и носом задеваю светлую макушку. — Ответь только на этот вопрос.
— А? — сильно вздрагивая, внезапно отмирает.
«Пожалуй, нет!» — таков итог. Её безумный взгляд и что-то постоянно шепчущие губы говорят, почти кричат о том, что подобием порядка в жизни Ольги и не пахнет. Она ведь абсолютно без стеснения ругается и нервно дёргает руками:
— Нормально, но, если откровенно, то по-звериному устала. Если уместно так сказать, то утомилась официально, конкретно и очень даже однозначно. Скорее бы твой Красов вышел на полноценный день и наконец-таки снял с меня обязанности грозного начальника. Ловелас Фролов не даёт мне продыху, правда, не только мне, там иногда Инга, выручая по-дружески, берёт на себя удар, но всё же персонально я отбиваю значительное количество атак. Обиженный мужик похож на течную суку, которой не оказывает внимания кобель, случайно забежавший к мелкой в будку.
— Обиженный?
— По статусу я стала выше, а стало быть, главнее. У Сашеньки неразрешимые проблемы с субординацией. Скажем так, это хроническое состояние, потому как Фролов не привык подчиняться женщине. Маскулинность так и прёт! Там эго больше, чем эрегированный слоновий хрен.
— Боже, прекрати, — как куполом, прикрываю произвольно растягивающийся в тяжело скрываемой улыбке рот.
— А что такого? Твой Костя — это лучший старый друг, к тому же, он в штанах и при больших делах. Красов — профессионал с заглавной буквы «Пэ», а я его случайная замена на непродолжительный срок. Фролов расстроился, что твой муж выбрал в качестве себя неуравновешенную женщину и наделил её безграничными полномочиями. Вот наш бессребреник бесится, пока обильно истекает кровью. До чёртиков надоело с ним ругаться, но он невыносимый. Не обращать внимания никак не получается: ежедневные планёрки, вечерние совещания, бесконечные подписи, вынужденные обсуждения бюджета, балансовая отчётность, личные просьбы и непредвиденные траты. Позиций слишком много, по которым Александр лупит, не стесняясь. Я все-таки предпочитаю… Рисовать! Понимаешь, Асенька? Кстати, они, между прочим, встречаются.
— Они? — выпучиваюсь, мгновенно округляя взгляд.
— Надоедливый байстрюк-помещик и наша товарка с ничем не перешибаемыми замашками рыночной хабалки.
— Не может быть, — всплеснув руками, неприкрыто изумляюсь. — Саша и она?
Увы, но пока ещё «она». Не то чтобы я этой Тереховой не доверяю, но привыкнуть к факту, что женщина, которая совсем недавно открыто издевалась надо мной, сейчас старается помочь и регулярно пишет сообщения, когда не может позвонить, довольно-таки тяжело, почти невозможно, но я настойчиво стараюсь. Как выяснилось — за это надо бы сказать «спасибо» Ольге — у Инги совершенно нет друзей. Вся её жизнь соткана из нитей, из крепко свитых персональных достижений: непотопляемый, привилегированный статус, затем, конечно же, полезные богатые знакомства, отдельным пунктом идёт успешная карьера, за всем этим следует стабильный, выше среднего, доход, изобретательность, так называемая природная смекалка, чутье на золотоносность жилы и, как это ни странно, тотальный общественный игнор. Ольга говорит, что Тереховой просто-напросто завидуют. Временами льстят. Довольно редко используют, потому как это почти всегда нереализуемо. Все двусмысленные действия Инга быстро просекает и даёт отпор, не дожидаясь контратаки, обрывает связи и становится на новый путь. Но… Но всё чаще тесного и плодотворного знакомства с этой сильной дамой специально избегают. Статус смелой, довольно наглой, но определенно разумной, мудрой женщины, обрёк его носительницу на устойчивое одиночество. Причем это относится как к отношениям с себе подобными, то есть с женщинами, так и с лицами противоположного пола. Юрьева считает, что это жестокая карма, настигшая успешную девчонку, которая временами теряет собственное достоинство в попытках подлизать мелким по сравнению с нею людям.
— Я тоже не поверила, но наша мадам не умеет скрывать подобные секреты. Уверена, что Фролушка и Тетёха трахают друг другу не только мозг, но и другие части тела, — теперь она смеётся. — Ладно!
— Устала от полномочий? — еще раз уточняю.
— Не передать словами, — раскачивает головой, подставляя укрытое симпатичными веснушками лицо сентябрьскому солнцу. — Сашка — вредный мужичок, а Юрьев делает вид, что ничего не замечает. Нет от палача поддержки и помощи, да и полоумные каверзы от дворянина его даже забавляют. Он отмахивается от всего и крутит, когда считает, что его никто не видит, пальцем у виска. Понимаешь, я для него психически неуравновешенная баба. Устала, устала, устала… Ах! Его эти бесконечные отгулы, отлучки по каким-то личным делам и эти, твою мать, просто-таки невыносимые визиты к мудрым предкам. Свекровь задрала, Ася, — шипит со злостью. — Я бы её вот этими руками… — выставляет мне под нос скрученные в когти пальцы на одной ладони. — Повезло тебе, девочка. Твой Костя — определенно состоявшаяся сирота! Полностью попадает под категорию мужчин, чьих родных нужно и возможно любить на огромном расстоянии. Причем тем крепче, чем глубже или дальше. Тут не угадаешь, что лучше. А я опять начинаю жалеть, что мы не развелись, когда внезапно нам выпала отличная возможность. Нужно было с этим покончить, но нет же. Как будто что-то помешало!
— Любовь? — осторожно намекаю.
— Скорее, дикий страх, детский взгляд на вещи и никуда не исчезающая зависимость от чужого мнения. Из разряда: «Жизнь прекрасна, а вы всё ещё молоды. И потом, а как же дальше? Что скажут многочисленные друзья? Или о чём всплакнут безутешные родители?». Хотя, ты знаешь, я абсолютна уверена, что великая Марго искренне обрадуется — даже не попытается скорбь на пошлой морде изобразить, — если внезапно её любимый сыночек наконец-таки сотрет с волей закалённого лица и тощей задницы тавро смертельного позора, каким его когда-то наградила эта баба, — прижав к груди подбородок, указывает на себя. — Но не беда. В ближайшем времени мы ещё раз попытаемся провернуть благое дело. Только на этот раз… М-м-м! — она вращает головой, с большим усилием разминая шею. — Бархатный сезон, тепло, солнечно. На пляж пойдём?