— Я бы на твоём месте больше с этим к ней не приставал, — затягиваясь никотином, давлюсь словами и, захлебнувшись ядовитым дымом, шумно, но неторопливо выдыхаю. — Не стоит дважды предлагать. Уловил посыл, Сашок? Блядь! Крепкие! Юрьев, твоя махра?
— У тебя забыл отпроситься, — крысится финансовый начальник.
— На здоровье, — хмыкает начбез и полностью копирует позу Фрола. — Тут хорошо, — запрокинув голову, теперь рассматривает звёзды. — Тихо, спокойно, в меру прохладно, просторно — само собой. Это ведь твой дом! — зачем сейчас напомнил, ведь он и так об этом знает.
— Да.
— Помню, как я прибегал сюда и барабанил вон в те ворота, — кивком указывает в нужном направлении. — На встречу, как обычно, выходил твой батя, одной рукой придерживал овчарку за ошейник, а второй пытался за волосы схватить меня. Я ему не нравился?
— Он ментов не любил, Юрьев. Чувствовал в тебе эту закваску с юных лет. Понимаешь? — стряхнув пепел, спокойно сообщаю. — Ты по детству производил впечатление уже неблагонадежного гражданина высшего общества. У тебя в башке пробоина, Юрьев. Ты был обречен на службу с младых ногтей. У тебя закон, порядок, долг, честь, а у моего отца с такими рьяными по жизни творилась чехарда. Ни одно заявление от Пети Красова доблестные органы так и не рассмотрели. Помню, как он таких, как ты, на все буквы посылал, предварительно обматерив. Однажды лишь сказал скупое «благодарю, собратья», когда оформил официальный развод с моей матерью. А так, вообще говоря, папа брезговал сидеть с подобными тебе за одним столом и вообще…
— С чего бы это? — он настораживается, а я специально продолжаю.
— Потому что, как на подбор, все жесткие хапуги, под настроение взяточники, брехливые служители подобия правопорядка, но только на бумаге, а в реальности…
— Тебе вмазать, что ли? — шипит начбез, а Саша прыскает.
— Похоже, будет драка. О! О! О! Глядите, парни, — внезапно уменьшает громкость и переходит на таинственный по окраске тембра тон. — Ром, по-моему, кто-то уже ищет тебя? Какая амазонка в галифе! М-м-м! Женщина с большими фонарями и хлыстом!
Да! Это Ольга — Сашка не ошибся. Она стоит в дверях маленького дома, расположенного напротив. Опущенные плечи, которые она, съеживаясь, крепко обнимает, свидетельствуют о том, что Юрьева замёрзла и вынужденно дверцу попой подпирает.
— Подойдешь? — по-моему, на этом крайне жёстким образом настаивает Фрол. — Давай-давай, надо проявить мужественность, парень. Покажи ей силу, дай знак, что хочешь, что мечтаешь, что готов быть паинькой.
— Это ещё зачем? — у Юрьева, судя по его словам, ползут на лоб глаза, а у меня лишь скользкая улыбка растягивается жвачкой по губам.
— Я, конечно, не женатик, не тот, кто понимает серьёзность определений «супруга», «вторая половина» и, естественно, «семья», но она однозначно просит чьей-то ласки. Смотри, как таращится на нас. Прищуривается. Носом, как ищейка, полосует свежий воздух. Она, как сучка, оставшаяся без попечения хозяина. Очень жалкий вид, Ромыч. А ведь когда-то вы с ней были первоклассной парой.
— Заткнись!
— Неприятно?
— Нет.
— Когда тебя касается, ты сразу выпускаешь ядовитые иголки! Иди! Я думаю, что босс меня сейчас поддержит…
— В чем? — не дав ему договорить, влезаю в разговор.
— В том, что Юрьевым пора побыть вдвоём.
— Не возражаю и настаиваю. Иди! Тут какое-то на плотское заточенное место. Думаю, что сегодня тебе, родимый, нежность перепадёт. Только не пугай!
— Спокойной ночи, — Ромка неспешно поднимается с насиженного места, подёргивает стройными ногами, разминается и вальяжным шагом, но всё-таки вприпрыжку, направляется к жене под крышку.
— Смешные они. Ты не находишь? — Сашок, похоже, целенаправленно терроризирует мой профиль.
— Нет.
— Обидно. Блядь! Просто-таки до зубного скрежета и искр из глаз. За что их так судьбина размотала?
— Иди спать, — кручу башкой и отворачиваюсь.
— А ты?
— Посижу немного и тоже пойду.
— Счастливчик, ты, Котян, — писюша поднимается. — Такую женщину получил.
— Я помню.
— М? — дебилом вылупляется.
— Она красавица!
— Ты уже не первой свежести жених, а всё херню молотишь. Дело разве во внешности?
— Нет, конечно. Я просто процитировал тебя. При первом знакомстве с Асей ты же так сказал?
— А что я должен был вещать, когда она таращилась на меня своими синими очами. Я попытался познакомиться поближе, а она прильнула к твоему плечу и сына, между прочим, жопой развернула. Как это возможно?
— Что?
— Такая верность! Сколько вы были с ней знакомы? Полчаса?
Немногим больше. Да кто, пиздец, считает?
— Что нам от них, в сущности, нужно? — выставив на пояс руки, Фрол возвышается и без того здоровой фигурой надо мной. — Секс, секс, секс…
— Ой ли? — подмигнув, раскладываюсь на ступенях, а кверху взглядом обращаюсь. — Иди спать. Инга ждёт.
— А что? Опротестуй, скажи, что ошибаюсь, образумь. Нами, прямоходящими самцами в животном мире…
— В скотском, вероятно? — на всякий случай специально уточняю.
— Понимай, как знаешь. Короче, нами движет жажда размножения. Чем больше сук окучу, тем вероятнее в потомках прорасту. А тут такая, черт возьми, удача! Если верить твоим словам о том, как ты познакомился с женой, то можно не одну научную работу защитить.
— Пошёл! — ногой буцаю, задевая голень Сашки. — Не мешай.
— Что намерен делать?
— Окунусь.
— Ночью?
— Тебя забыл спросить, отец…
Что есть мочи от себя гребу, размахнувшись, мощно рассекаю гладь, стараюсь отойти от берега, слежу за лунным следом, подстраиваю темп и ритм под бешеную качку, преодолевая неспокойную стихию, периодически сплевываю вглубь соленую волну. Нет, не выходит. Будто бы целенаправленно извожусь, теряю силы, при этом почти мгновенно устаю, лениво, не скрывая разочарования, поворачиваюсь и, чтобы дух перевести, расставив ноги-руки, на спине по быстрому течению плыву.
Странные дела! Ведь я её действительно люблю. Тяжело смириться с этим фактом, особенно, когда надрачивал свое сознание только на Юлу. Смирнова — первая, на которую я с интересом и серьезностью намерений обратил своё внимание. Хочу признаться, что в личной жизни ни хрена не выходило с ранних лет: то я кого-то не устраивал, то мне чьё-то пошленькое общество претило, то я скрывался от людей, то их от потока транслируемого сознания сильно воротило. Я привязался к Юле, как старый и обиженный судьбиной пёс, как наш сбежавший в мир иной Пират, который в жизни видел только сколоченную наспех будку, запачканную жиром жестяную миску, тугую цепь, ошейник с острыми шипами и батину ладонь, которой он его трепал за уши, хвост и яйца, когда зверина возвращался с гулек, демонстрируя случайно подвернувшимся свидетелям свой натёртый до покраснения член.
Наивно полагал, что был влюблён. Похоже, дело в обыкновенной и назойливой привычке. Я хотел быть нужным, угодным, податливым и мягким. Таким и был, но, к сожалению, не для той.
Прищурившись, рассматриваю здоровую тёмную фигуру, стоящую возле мною сброшенных вещей на берегу. Мужчина? Старик? Кто там? Кто здесь? Теперь плыву обратно, подталкиваемый благожелательно настроенной волной. Ему, похоже, лет шестьдесят или шестьдесят пять. Неужели? Не может быть! Какого чёрта? Как надоел неугомонный пень!
За два размашистых гребка я достигаю дна и опускаю ноги, становясь на скрытую под водной гладью землю. Расплескивая жидкость и покачиваясь от бьющего по заднице прибоя, направляюсь неспешным ходом на песчаный берег. Мужчина, добродушно улыбаясь, с меня не сводит глаз.
— Привет! — хрипит знакомый голос, а его хозяин разводит руки по сторонам, словно хочет вначале крепко обхватить, а после мощно сжать. — Как дела, барбосёнок?
Моё смешное прозвище. Так называл меня лишь только он. Отец? Похоже, это страшный сон? Или я в пучине сгинул, не сумев обуздать непокорную волну, или просто обезумел. Ах, как всё не вовремя! Как говорят у нас здесь:
«Ни к городу и ни к селу!».
— Ты умер! Тебе отчитываться не буду, — рассматриваю знакомую до мельчайших деталей мощную фигуру. — Я сплю?