— Взрослый! — щёлкнув языком, шикает Красов старший. У отца светятся безумием сильно потемневшие глаза, чей натуральный блеск постоянно был спрятан под специальными очками, которые он носил, чтобы не стращать людей отсутствующими белками. — Ты высокий, Костя. Сколько уже?
— Метр восемьдесят пять, — бурчу под нос, пока натягиваю на мокрый зад измятые домашние штаны.
— Она красавица?
— Кто? — мгновенно настораживаюсь.
Что за ерунда? Не стоит мёртвым обращать внимание на живых, а уж тем более на тех, кому, как говорится, жить да жить.
— Твоя жена. Ася, да?
— Уходи, — бормочу, прикрыв глаза.
— «Малышка уже в пути»? Вот видишь, а я ведь оказался прав.
— Что? — вполоборота вопросом отвечаю.
— Помнишь тот жёсткий разговор?
— Нет.
Я помню… А на хрена тогда соврал? Я помню всё! Причём в подробностях. Отец отчитывал меня, при этом, как обычно, раздавал глубокомысленные нравоучения, когда пытался погасить мой гнев и злость от того, что с ещё одной девицей на личном фронте не срослось.
— Быстро кончил, да? — смеётся мертвый человек. — Так переживал, что даже нюни распускал. Аня, кажется? Это был твой первый раз. Костя?
— Уходи! — рявкаю, будто бы его бедро исподтишка кусаю.
— Я знал, что это не конец, сынок. Помнишь, я говорил тебе, что твоя любовь к тебе придёт, ты обязательно с ней встретишься, а когда увидишь, то однозначно мимо не пройдёшь.
Не хочу с ним грубо, но это однозначно ложь! Сплошной обман! Возможно, солнечный удар или мигренозная галлюцинация. Я её увидел, хотел ведь отпустить и сразу же забыть, как «мимолетное видение», да только Ася, смешной, взлохмаченный Цыплёнок, мимо забитого мужлана не прошла.
— Она меня нашла.
— Это всё слова. Риторика, литературный стиль, логика, синтаксис и неукротимая пунктуация. Какая, по сюжету, разница, если ты с ней встретился, барбос?
— Не называй меня…
У него коричневые глаза. Охренеть! Как у меня и как у Тимки? Не может быть! Вернее… Я никогда не видел их, не видел их вживую — ужасный недостаток, глазной дефект он всегда скрывал и даже быстро отворачивался, если я вдруг заходил к нему, когда он был к такому не готов.
— Чего ты злишься, мальчик?
— Это бред? — зажмурившись, шепчу.
— Тебе лучше знать. Однако, если это важно, то я чувствую себя вполне живым, почти реальным.
— Отойди! — и отхожу, осуществляя широкий первый шаг.
«Костя, Костя…».
— Не мешай! — отмахиваюсь от того, что преднамеренно оставил за своей спиной.
— Ты счастлив, Красов? — теперь издалека хрипит отец.
— Да.
«Костенька! Ну же… Проснись! Любимый, открой глаза. Что с тобой?».
— Любишь?
— Да!
— Боишься потерять?
— Да.
— Живешь для них?
— Да! Да! Да!
— Открой глаза.
«Господи! Что произошло? На помощь!».
— Отвали!
— Проснись, жена тебя зовёт. Пора домой, барбос.
Раскачиваюсь из стороны в сторону, словно кто-то валиком работает, разглаживая подо мной песок.
— Костенька! — пищит на ухо нежный детский голос. — Пожалуйста… Ну… Ну…
— Эй! Цыпа? Ты чего? — приоткрыв один глаз, смотрю сквозь густой туман на всхлипывающую, меня почти похоронившую жену.
— Ты спишь на пляже. Ты…
— Прости, — ладонью оттолкнувшись от песка, приподнимаюсь, чтобы оглянуться. — Который час? Чёрт! Жена, а ты как тут оказалась?
— Я пошла за тобой. Искала-искала. Что с тобой? Весь в песке, мокрый, грязный. Что ты…
— Ася? — обхватив её затылок, подтягиваю ближе, пока не встречаюсь своим носом с заплаканной щекой. — Ты испугалась, что ли?
— У тебя голова болит? — хрипит и воет, изображая банши. — Нездоровится?
— Я тебя люблю, — буравлю лбом ей переносицу. — Тебя, тебя, тебя! Люб-лю…
«Ты просто для неё не тот, мой мальчик. Не смей кого-то обвинять, что не заладилось, что не срослось, не склеилось — распалось, разошлось. Отпусти и живи. Живи дальше, смейся, развлекайся, ищи, не останавливайся, чтобы дух перевести, знакомься, дружи, встречайся… Она ведь ждёт! Малышка, барбосёнок, ждёт. Я уверен в том, что будет на твоей широкой улице большое счастье. Мы посмеемся над этим, парень! Не прекращай попыток. Не скули и не дави на жалость. Будь сильным…».
«Я не слабак!» — тогда кричал ему в лицо, закрыв глаза.
«Ты не слабак! Нет, нет, нет… Но… Ты самый лучший, Красов» — понизив громкость, он то и дело переходил на заискивающий, жалкий тон. — «Ты будешь счастлив, парень. Я это знаю! Вижу! Веришь? Понимаешь?»…
— Какой ты холодный? — лёжа на боку, Ася сильно обнимает моё тело. — Прижмись ко мне.
— С удовольствием, — будто в опьянении нахожусь, лениво, с неохотой отвечаю. — А если осторожно потрахаемся? Цыплёнок? Дай поцелую шейку, — шурую носом за женским ушком, прикусывая мочку, в которой почему-то нет серёжки. — Я быстренько и очень бережно. Взрыхлю неглубоко. Согласна?
— Иди ко мне.
— Это значит «да»? — теснее прижимаюсь, упираясь пахом ей в живот. — Ты в пижаме, что ли? А ну-ка, всё снимай! И если я в тебя влюблён, то виноват…
— Синий лён! — заканчивает за меня. — Нет, ничего не будет. А это значит, что у тебя какой-то бред. Осторожно! — со звонким писком взвизгивает.
— Что случилось? — невысоко приподнимаюсь, чтобы посмотреть.
— Тимку задавим! — указывает взглядом на маленькую горку, которую мы с ней окаймляем.
Ребёнок дремлет между нами, разжёвывая в определенном ритме соску, и ни о чём таком, возможно, плотском, и не помышляет.
— М-м-м, — заваливаюсь на спину, но рук не разнимаю.
— Ты заболел?
— Да, — сглотнув, спокойно отвечаю.
— Поедем домой? Нужно в больницу? Костя…
— Не хочу лечиться, Цыпа, — мотаю головой и пялюсь в потолок.
— Как же…
— Это несмертельно.
Это долгожданно! Неожиданно, конечно. Но когда-то мне обещано и всегда желанно.
— Зачем ты пошёл к морю?
— Поплавать.
— Поплавал? — выставив локоть, она устраивается на своей руке.
— Ну-у-у, — кривляюсь.
— Я очень испугалась.
— Я вырос здесь, женщина. По морю хожу, как каравелла.
— Что?
— Ничего. Спи уже, а то… — сую под нос ей руку со скрюченными в когти пальцами.
— Не страшно! — фыркает и так же, как и я, заваливается на спину. — Но я испугалась, что потеряла тебя.
— Напрасно! — повернув лицо, через спящего Тимошку ей шепчу. — Ася? Ася? Ася?
— Что?
Встречное движение. Зеркальный жест. Её заплаканные, но ясные, будто бы слезой умытые глаза. Светлая кожа, белый локон, свалившийся на высокий лоб, длинная шея и сильно выступающая ключица, голубая венка, неровный пульс и обручальное кольцо на правом пальце, которое она сразу приняла, а я не стал ей дважды повторять.
— Повлияй на свою подругу, Цыпа, — зачем-то вспоминаю о Фролове.
— А?
— Инге придется делать предложение одному прекрасному человеку.
— А? — Ася убирает волосы, попавшие ей в глаза.
— Он больше не будет предлагать, потому что считает её умной, ответственной, решительной и — я, конечно, не могу в подобное поверить — доброй.
— Кто? О ком ты говоришь?
— Саша признался твоей подруге в настоящем чувстве и подарил кольцо в надежде на то, что та согласится стать его женой.
— И что?
— Терехова отказала.
— Значит…
— Ни черта не значит, — подаюсь на неё. — Слышишь? Это первая попытка. Мяч на её половине, за ней удар. Пусть…
— Костя, ты пьян? — уложив ладонь, гладит сильно напряженную скулу. — Это странно, но…
— Её отказ продуман, расчет понятен, решение взвешено и обсуждению не подлежит, но у неё есть шанс исправить то, что по недоразумению не сложилось. Сашка — выигрышный билет, Ася.
— Ты подался в свахи?
— Да, — опять укладываюсь на бок, загребая к себе сына, прикасаюсь к ней, терзая лёгким поцелуем розовые губы.
— Ну, хорошо. И что я должна делать?
— Придумай!
— Смеёшься?
— У тебя получится, — теперь я бережно сжимаю её шею. — Иди сюда!
Отец был прав, когда настаивал на возможном счастье. Вот же… Вот оно! А я ведь чуть не проморгал его.