Её… Её… Её, конечно!
Мою… И только! Мою любимую и долгожданную. Мою…
АСЮ!
Глава 31
«АСЯ»
Сегодня трудный день. Один из — вероятно! Насыщенный событиями, известиями средней тяжести, а главное, долгожданным возвращением домой. Ещё минут пятнадцать или немногим меньше, и я наконец-то уберусь из галдящего на все возможные голоса любимого офиса, по которому, чего уж там, весьма соскучился, пока находился в вынужденном «декретном отпуске» по уходу за непослушными — да-да и это не милая оговорка, язвительная шутка, долбаный цинизм или грёбаная ехидца — мелкими детьми; затем приеду на край света за любимым сыном и свяжусь с женой, старательно помалкивающей в нашем чате: то ли ей нечего сказать и нечем, как результат, похвастать, то ли она просто изощрённым образом испытывает моё терпение, которое, объективно говоря, любезно подготовлено и выставлено на старт с довольно крупной, красочной пометкой «На исходе!». Все нервы синеглазка вытрепала! Неполный день, а я уже на взводе: психически контужен, а физически, к чему уже, естественно, привык, неудовлетворён.
Пребывание в гостях, но, как это ни странно, в «нашем месте», сильно затянулось. Чего уж! Простой визит и вероятная побывка на семь тире десять дней заняли, как говорится, «до обеда — целый день». Двадцать восемь! Вот столько по времени я провёл со своей семьей на старом маяке, будто бы в родных стенах, однако в чужом по документам доме. Почти месяц мы спали с Асей на арендованных у Яра с Дашей простынях, продавливая телами жёсткий матрас двуспальной кровати на нижнем ярусе заброшенного навигационного сооружения.
Матвей Аксёнов, что очень, если честно, подозрительно, растерял набранную скорость, сбился с ритма и намеченного пути, отвлёкся на кое-что иное и, как результат, заставил своего босса кантоваться за высоким забором давным-давно заброшенной жилплощади. Не в том, конечно, смысле, что благоустроенное жилище опустело и поселило в своих недрах только звёзды, солнце, снег, дождь и с ног сбивающий свистящий ветер, а в том, что я напрочь отвык от того, что мы с женой творили там.
Нет-нет! Никаких взрослых глупостей или безудержного секса, на который мы пока с ней, увы, не получили письменного разрешения, или ещё какого-либо запрещённого по чьим-то меркам разгула, вкупе с извращениями и содомией, от чего, если откровенно, у Аськи к чёрту сносит крышу, и Цыплёнок полностью утрачивает разум и контроль от того, что видит, но не может, к сожалению или всё же к счастью, реализовать. Там, в отцовском старом доме, мы просто были самими собой, изображали аборигенов, играли в домострой — под настроение, и, облизывая от удовольствия пальцы, «кушали» любовь.
Спали до обеда, пока сын не заявлял о себе громким криком, бормотанием или толчками пятками в бортик своей маленькой кроватки, затем с ленцой и только вместе готовили полезный завтрак, который уже можно было считать обедом, ели на смотровой площадке, закинув почти себе за уши ноги, при этом уставившись на линию горизонта, разделяющую одну стихию от другой; затем спускались, отвешивая «рукоплескания» по задницам, стихийно собирали вещи и почти под вечер выползали на полноценную прогулку. По-детски размахивая руками, я показывал жене как будто стёршиеся из памяти, но всё еще присутствующие в реальности местные достопримечательности, водил её по секретным детским базам, словно по военным объектам, целовался с Асей, развалившись на стволе упавшего от старости и ветра дерева, шириной с мою фронтальную проекцию, намеренно лохматил ей прическу, теснее прижимал к себе и терпеливо, но всё же по-садистски, вероятно, затаившись и притихнув, ожидал, пока жена попросит о пощаде или выкинет под нос мне белый флаг. Не тут-то было! У Цыпы, по-видимому, высокий болевой порог. Она кряхтела, подстраивалась под мои тиски-движения, иногда специально подставлялась, жалобно стонала, но не от боли, а от наслаждения, и закатив глаза, подергивая всеми четырьмя конечностями, шептала, что хотела бы ещё…
— Ты куда? — кричит мне в спину Сашка.
— Домой, — не поворачиваясь, как будто между прочим, отвечаю.
— Не рановато?
— Нет, — натягиваю свой пиджак. — Лилечка, я буду на связи и…
— Костя? — крепкая ладонь ложится на моё плечо.
— М? — скосив глаза, слежу за длинными мужскими пальцами уверенно сжимающими натянувшуюся до предела мышцу.
— Великий день — сегодня?
— Не начинай, — цежу сквозь зубы. — Вообще ни к месту. Довольно! Отвали, пожалуйста. Великий, невеликий, ровный кривой, косой. Тебе какая разница? Ты кто?
— Сколько слов и все с подъе.ом. А когда-то я был очень нужен тебе, мил ты человек. Кто-то даже жить без меня не мог. Каждый, сука, пятничный вечер на дерьмо профессионально переводил. Старался! Пакостил от всей своей души. Вот ты не ты был бы, если не умыл бы ненавистного Фролова какой-нибудь орфографической херней. Только я куда-нибудь намылюсь, а у и без того хмурого Красова офигительно дурное настроение и суицидальные посылки: там и головная боль, и острая необходимость поплакать мне в жилетку, и обсценная лексика дело не по делу, и тягостные воспоминания, потом еще проклятия, а на закуску бормотание и недовольство от того, что кто-то, видите ли, тоже занят. А как, е. ать, женился, так:
«Саша, выйди вон!».
— Не обижайся, но гостей в ближайшем будущем мы не принимаем, — спокойно отрезаю.
— Понял — не дурак! Соскучился? Надоело на папкином хозяйстве куковать?
Еще и как!
— И всё же, глубокоуважаемый Константин Петрович, переезд намечен на сегодня? — усиленно помалкиваю, вознаграждая финика совсем не нежным взглядом, а он спокойно убирает руку и продолжает говорить. — Хотел быть в курсе и не более того. Я ведь просто так спросил. Считай, что выказал внимание начальнику и другу. Тише-тише, — вальяжно обойдя, становится в противной точности передо мной. — Всё готово?
Естественно!
— Чего ты хочешь? — мне верится с большим трудом, что Александр не затеял светопреставление. — Однако новоселья все равно не будет, потому что дом старый. Небольшая перепланировка — и только. Саш…
— Могу я порадоваться за друзей или нет, в конце концов? Что ты постоянно ищешь какой-то тайный смысл в простых, совсем не животрепещущих вопросах? Всё устраивает? С премией Аксёнову не передумал? Акт подписал? Прораб твоё задание выполнил в той самой точности? Нежная жена не испугается, когда увидит, что ты там наворотил? — он выставляет руки себе на пояс. — Ты такой колючий, Красов, словно снова подменили, — шикает, прищелкивая языком. — Бедная Ася! Ей можно только посочувствовать.
Ну да, ну да!
— Я настроился на побег, старик, а тут ты меня с поличным поймал. Как я, по-твоему, должен был реагировать? Не удалось убраться незамеченным. Понимаешь? Что мне теперь петь песенки и полечку плясать?
— Еще и как! Вот Инга, если это важно, обрадовалась изменениям.
— Хорошо, — шиплю, застегивая пуговицы. — Понимаю, что вклинился в её проект, но она не возражала, — и вскидываю на него глаза. — Это не выглядело принуждением?
— Сначала сделал, а потом спросил. Поздновато спохватился. Но да! — он выставляет подбородок и сильно скалит зубы. — Это он и есть! Настоящий, черт возьми, эгоизм, Котян! Такой жёсткий и без права на спасение. Однако мы готовы простить тебе такую шалость.
— О, гранд мерси, писюша, — прыскаю и лезу мордой к Сашкиному носу. — Ты сама доброта, только какое отношение, дорогой мой, имеешь к этому проекту, что нагло заявляешь «мы готовы»? Неужели избранница или приговорённая на что-то согласилась? Примерила твоё кольцо на тонкий палец? А ты, я так понимаю, не послушался мудрого совета? Ползал у неё в ногах, облизывал носки, солёненькие пальчики сосал? Совсем мужественность растерял! Бедный-бедный. Всё нормально? Фролов — по-прежнему Фролов или хлебный мякиш, угодивший в приторную патоку?
— Держи себя в руках, шеф. Всё по плану. Мы там же, где и начали. Я не тороплю, она помалкивает. Сейчас речь идёт исключительно о делах.
— Взял подработку на дом, Фрол?
— Это против правил? — таранит меня цепким взглядом. — Если что, налоги я заплатил.