— Он ушёл! — хрипит со скулежом подруга. — Ушёл. Понимаешь? Сгинул к чёрту. Испарился. Помахал рукой и ни разу, черт побери, Ася, ни разу гад на нас не оглянулся. Словно нет меня и нет Андрея.
— Ему идет это имя, — слежу за тем, как мальчик потягивается, расправляя ножки-ручки, и широко зевнув, пытается повернуться на бочок. — Даже так! Ах, ты… Ух, какой!
На одно стремительное, будто незаметное мгновение, если честно — правда-правда, мне кажется, что маленький, услышав своё имя, с лукавством приоткрывает левый глаз и трижды шлёпает пухлыми губами. А я ведь помню, каким был Тимка в этот детский срок.
— Андрей Борисович Миллер, Ася, — вздернув нос и гордо выставив подбородок, торжественно мне сообщает Лера. — Это мой сын. Приятно познакомиться. Что скажешь?
— Борисович? — а я на отчестве сильно зависаю.
Я ведь знаю, как зовут отца Валерии и чью фамилию получил мальчик, я тоже поняла. Зачем тогда изображаю непонятку? Манипулирую, намыливая ей глаза?
— Да! — сжимает руки в кулаки. — Я дала отчество своего папы и взяла нашу фамилию. Андрей только мой, а меня с ним нет для предателя, для сволочи и гада, — скрипит зубами, коленями подлавливая психический мандраж. — Он его не захотел, детка. Сказал, что в жизни на сегодняшний момент у него совсем другие цели и приоритеты. А маленький ссыкун и сопливый засранец не вписывается в бизнес-план, который он со своей истинной семьей составил. Я ушла…
— То есть?
— Что непонятного? — оскалив зубы, нападает яростно. — Сбежала. Развернулась и выперлась, куда глаза глядят, из чёртовой квартиры. Сказала дельцу «пока-пока» и плюнула в лицо его мамашке. Она ведь пыталась что-то мне еще сказать. Засовывала в руки деньги, солнце. Его родительница посчитала меня голью. Прикинь? Я бесприданница? Я нищенка? Я…
— Перестань. Не надо, — хочу ее обнять.
Валерия отклоняется и выставляет руки, показывая возможное и безопасное расстояние, на котором она готова меня держать.
— Я вычеркнула этого мужчину из нашей жизни. Ты поняла?
— Да.
А про себя клянусь, что даже мысленно ничего, что напомнило бы Лере о бывшем парне, не произнесу.
— Когда был мне нужен! Когда мне нездоровилось! Когда меня мучила адская изжога, затем внезапно появились жуткие отеки и эта… — она мотает головой, лицом скрываясь в крепко сведенных ладонях, — бешеная рвота. Я блевала до последнего, Ступина! Каждое утро начиналось с жутких звуков «беэ» в обнимку с грязным унитазом, а от запаха меня мутило еще больше, потом, естественно, подключалась голова и полное отсутствие аппетита. Я думала…
— Почему не обращалась в клинику? Зачем терпела? Даже если он бросил, это же не означает, что и тебе резко стало на себя плевать. Ты должна была…
— Решила поучить меня? — убрав ладони от лица, Миллер зло прищуривается. — Мудрая замужняя женщина, у которой двенадцать месяцев как всё в чёрном шоколаде. Напомнить тебе, через какие дебри ты прошла и протянула сына, да и меня прицепом.
— Я ни о чем тебя не просила, — насупившись, рычу. — Ты передергиваешь. Злишься на Даню, а на мне злость срываешь.
— Спасибо за приглашение на вашу годовщину, — тяжело вздохнув, теперь спокойно продолжает.
— Ты должна была позвонить и рассказать. Лера, почему не сделала?
— О! — она вдруг широко разводит руки и, как пьяная, раскидывается на толстых деревянных брусьях лавочки, на которой мы с ней уже битый час торчим. — Решила найти утраченный по глупости очень здравый смысл или зашедший ум за сучий разум отыскать, Ступик? Ты неожиданно повзрослела, наработала житейский опыт, стала дюже мудрой и совсем не импульсивной, начала рассуждать, как уверенная в своих силах женщина. Откинула максимализм и про принципиальность, видимо, забыла. Стала проявлять сознательность и всё чаще голову к мыслишкам подключать. Не сказала, потому что не сказала. Не сообщила, не написала, потому что не сообщила и не написала. Такие объяснения устроят? Хватит!
— Я…
А я не знаю, что сказать. Прекрасно понимаю, что все слова, которые произнесу, Валерка сейчас воспримет в острые штыки. Возможно, посчитает мои действия лицемерными или высокомерными. Вероятно, заявит, что у меня нет прав с ней так снисходительно и умудренно разговаривать или что-то ей советовать из разряда:
«Ты не права. Здесь надо бы вот так!».
— Как твои дела? — вдруг неожиданно она меняет тему разговора.
«Хвастать нельзя! Прикусывай язычок, когда о твоих планах или случившемся счастье в запале спрашивают люди» — учила мама Аня. — «Человеческая душа диковинно устроена, цыплёнок. По первому впечатлению порядочным и добрым персонам неожиданно выжигают глаза чужие благо и успех. Казалось бы, вчерашние товарищи, друзья и даже коллеги лютуют и творят, как это ни странно, невообразимое. Мы позволяем им переходить черту и нарушать наши личные границы. Коллеги…» — Аня с нескрываемым пренебрежением хмыкала, когда интеллигентно отзывалась о «соседях» по работе. — «Каждый считает, что дорос до чьего-то уровня, Ася. А если так, то имеет право называть меня, например, уважаемой коллегой, а за глаза, немногим позже — строчить анонимные послания в родное управление, чтобы с моими методами — слово-то какое — разобрались. Некоторые в такие нехорошие моменты способны на безобразные поступки. Зависть! Зависть укрывает тяжелым покрывалом нехорошие глаза. Поэтому будь скромна и не заостряй случайное внимание. Потом они очухаются, будто бы прозреют, да только будет поздно. И еще…».
— Почему ты не сказала? А? — не отвечая на её вопрос, настаиваю на своём. — Мы ведь подруги!
— Вон! — громко пырснув, она кивком указывает на двух женщин, придерживающих за руки подпрыгивающего между ними Тимофея. — Вон твои подруги. Твой уровень! Твои интересы! Твои забавы! Твое общество — эти женщины. Сколько им? По сорок лет?
— Нет, — смотрю на спины Юрьевой и Тереховой. — Зачем ты…
— Что зачем? Зачем я, что?
— Ты знакома с ними всего ничего, а говоришь так, будто девчонки тебе денег задолжали. Они ведь были дружелюбны с тобой. Милы и общительны.
— Как с котёнком!
— Лера, прекрати, пожалуйста. Я хочу тебя обнять, — настырно лезу, нараспашку выставив к ней руки.
— Не надо, — отстраняясь, вертит головой.
— Тебе неизвестны их истории, — а про себя предусмотрительно повторяю «тяжелые, прекрасные и всё равно счастливые». — Ты судишь только по обложке. Я заверяю, что у каждой своя печаль на сердце. Я бы хотела, чтобы и ты сдружилась с Олей и Ингой.
— Одна из них крёстная Тимофея, вторая — та, которая сделает тебя знаменитой. Сколько ты стала зарабатывать, Ступина? Твои кутюр успешны здесь?
Я ничего пока не заработала. Скорее, в минус не ушла и этого довольно. Покрыла все расходы полученным процентом от продаж небольшой коллекции из трёх несчастных платьев. Инга настояла, я же не смогла ей противостоять. К тому же эта женщина знает толк не только в скидках, дисконтах, накопительной системе, а также в скупках и посредничестве, но и рекламных компаниях, средней температуре по большой палате всей женской целевой аудитории и временах года, в которые продажи стремительно наверх ползут. Моя продукция обосновалась на её витринах, а маховик, который Терехова раскрутила, чтобы продвинуть свой новый магазин для тех, у кого, на самом деле, не так уж и много на балансе денег, неосторожно или намеренно и очень даже специально захватил меня. Нет здесь секрета, впрочем, как и заоблачного капитала.
— Я пока пробую себя. Лерочка, послушай…
— А это, — она глуха к моим словам, зато всё больше вязнет в пучине личной злости, поэтому теперь её глаза направлены на компанию мужчин, среди которых находится мой муж, — твой бонус за сиротство! Твоя подброшенная и пойманная золотая монета. До сих пор не могу понять, как ты могла тогда от него убежать?
— Это неважно, — бормочу, рассматривая исподлобья Костю. — Не переводи стрелки и не меняй тему.
Тяжело признать, как жутко я тогда сглупила.
— Скажи мне, Аська, ты хоть успела загадать желание, когда ловила пятачок раскрытым ртом? Он замечательный. Он… Он… Только и слышу от тебя. Ты так его любишь, что ни черта вокруг себя не замечаешь. А потом интересуешься, почему тебе не сообщили, что кому-то в этой жизни тупо не повезло. Так вот!