— Лерочка, пожалуйста, — растираю потными ладонями голые колени. — Я с тобой полностью согласна. Ты права. Хочешь, ударь меня?
— Ступик-Ступик, чокнутая ты девица. А ведь я бы на его месте тебя не приняла. Слышишь? Не приняла и всё тут! Я бы прогнала дуру, которая отсутствовала целый год. Где-то скиталась с его ребенком в пузе, на груди, на шее. И потом…
— Не надо, пожалуйста. Не ругайся, — еле двигаю губами. — Лер…
— Его ли это сын? Твой муж — святой, Ступик, и благородный. А я бы плюнула на благородство и закричала: «Пошла отсюда, голодранка! Иди к чёрту, детдомовка. Решила, что можешь запустить ручонку в мой карман? А хрен тебе, дрянь такая!». Я бы заставила. Уж поверь мне, я бы принудила тебя ползать на коленях и умолять, вырывать твои эти космы и орать, орать… Я бы! Ты могла всего этого и не получить, Ступина. Шиш с маслом тебе на горизонте маячил. Но нет же. Я! Я! Это я, конченая идиотка, во всё это вмешалась. Дурочка! Зачем? — громко всхлипнув и всплеснув руками, Лерка отворачивается и куда-то в сторону хрипит. — Господи! Господи! Как же тебе повезло.
— Да…
«Люди не замечают на твоем лице отпечатков безнадёги, разочарования, горечи обид и даже вынужденного равнодушия, за которым на самом деле сокрыта пылкая душа и стойкая надежда на возможное в будущем счастье. Они завидуют, выкручивают собственные души, злословят, плетут интриги, жалуются, доносят, пишут кляузы, поклёпы. Потом, конечно же, смеются, глядя жертве в испуганное, иногда растерзанное трудным событием лицо, гладят по плечам, на ухо шепчут о том, как всё великолепно понимают, но ничего тут не поделать. Во всём твоя вина, цыплёнок. Твоя! Им нужно это, лично для себя через кого-то или что-то, доказать. Будь выше! Не опускайся. Не отвечай им тем же» — улыбаясь, двумя руками мамочка сжимала мои щёки, специально сдавливала их, вытягивая мои губы, а затем, удерживая двумя пальцами одной, шлепала по выставленным вареникам указательным и средним другой. Она играла на детском сознании, иногда воспитывала мои нервы, закаляя их таким вот образом. — «Друзей много не бывает, Асенька. Будь осторожна, девонька. Гляди в оба и никогда не злись…».
Да, да, да! «Зла не замечай!». Мама Аня много знала о злословии и человеческой ненависти. От этого страдала и со знанием об этом в адских муках умерла.
— Я хочу, чтобы мы, как и прежде, с тобой общались. Лера, послушай, пожалуйста.
— Да? — отвернувшись от меня, поглядывая вдаль, без интереса говорит. — Я слушаю, слушаю. Да что мне, в сущности, еще остается делать? Что ты хочешь?
Костя настоял на дальнейшем продвижении. Муж — деятельная и живая натура. Хотя по началу производил впечатление человека, которому все давным-давно по кожаному барабану. В марте, ровно через месяц после моего дня рождения, он приобрел в центре небольшой участок под застройку. Оформил по закону документы на моё имя, поставил тогда ещё сырой проект, а по истечении трехмесячного срока полноценную недвижимость, на кадастровый учёт и развернул строительство небольшого двухъярусного дома. Я случайно увидела макет вывески, проклюнувшиеся эскизы которой муж, как мне теперь кажется, тогда специально приволок домой.
«Ольга настаивает на таком исполнении» — лёжа в кровати, Костя пролистывал альбом с многочисленными набросками перед моим носом. — «Цыпа, не упрямься и не сомневайся. Скажу так! Не попробуешь — не узнаешь. И потом…».
«Это предпринимательство?» — упершись в его грудь ладонью, чуть-чуть приподнялась. — «Официально? То есть мне придется вести бухгалтерию. О-хо-хо…» — я очень тяжело вздохнула. — «Нанимать людей? Платить им зарплату? Следить за коммунальными расходами? Санитарная инспекция, охрана труда… Ты смеешься?» — я дёргалась, кряхтела и возилась, а после скидывала его руки, которые лезли куда попало, пока муж намеренно отлавливал меня. — «Я не смогу! Это чересчур! Мне достаточно…».
«Твоё собственное дело, Ася! Твоя „АСЯ“ не выживет на втором этаже в этом доме. Не потому, что ты плохо стараешься, скорее, наоборот, потому что ты загоняешься и устаешь. Давай-ка сейчас не будем об этом разговаривать, а займемся более подходящим занятием» — он нагло приставал, терзал меня, лаская шею губами, языком, сминал грудь, щипался и бережно прикусывал мою, казалось бы, укрывшуюся табуном мурашек шкуру. — «У тебя получится, синеглазка, потому что я поддержу тебя. Сашка разберется с бухгалтерией, потому что Инга влезет в долю. Юрьева сообразит и сделает внутренний декор, а Ромка обеспечит безопасность. Друзья для этого и существуют, синий лён».
«Твои!» — успела буркнуть прежде, чем Костя запечатал наглым поцелуем рот.
«Запомнила, да?» — хрипел немногим позже, когда на вытянутых руках возвышался грозно надо мной.
«Да!» — под ним крутилась и гюрзою извивалась.
«У семейной пары нет индивидуальных друзей. Забыла, что ли? Мы всё делаем вместе. Кстати, твоя Валерия — что-то я давно не слышал о ней твоих душещипательных рассказов — могла бы запросто присоединиться к твоей пиар-компании. Кто она по образованию?».
«Экономист!»…
— Помоги мне, пожалуйста, — прислонившись лбом к её плечу, вожу туда-сюда, пронзая кость и кожу. — Я тебя очень прошу, Валера!
— Чем? — мгновенно настораживается.
— Останься здесь, будь со мною рядом. И Андрею будет хорошо, и мы будем чаще видеться, общаться, смеяться. Всё-всё преодолеем. Соглашайся!
— Нет, — теперь отрицательно мотает головой. — Мы сегодня же уедем. И так сильно загостились. Извини, — Валерия пытается подняться, чтобы уйти, да только я быстрее.
Двумя руками со спины крепко-крепко обнимаю лучшую подругу, подтягиваю ближе и дохлой мышью ей на ухо верещу:
— У нас будет собственное дело, Миллер. У нас! Ты и я. Мои кутюр, как ты изволила выразиться, помогут и тебе, и мне. Мы станем на ноги, получим развитие, завоюем рынок. Пробьёмся! Только, пожалуйста, не уезжай.
Вернее, переезжай!
Красов продумал и этот вариант. Он местный — он со всеми и со всем знаком. Имеет представление, где можно снять жилье, где стоит о цене поторговаться, где пропустить, а где перехватить, чтобы солидное и качественное поймать. Оказывается, его фирма занималась не только заказами на строительство пляжного комплекса столичного золотого типа, но и не чуралась возведением типового жилья для местных, которые, получив долгожданные документы на право собственности и ключи, тут же перепродавали свежие владения. Так в фонд его группы перешли пять построек — одноэтажные дома на сто квадратных метров каждый, с адекватным санузлом и современной кухонной начинкой. Муж имеет по этому вопросу персональное мнение и личный вкус. На мой вопрос, зачем он держит на балансе такой тяжелый груз? Костя кратко, но все же содержательно, ответил:
«Земля, Цыпа, всегда в цене!»;
а потом, прижавшись грудью, тихим шепотом дополнил:
«Семьи растут, Ася, наш сын взрослеет. Он скоро встретит девушку, потом полюбит, а после захочет оформить свой душевный уголок. Признаюсь честно, как на духу, малыш, я не готов Тимку отпускать надолго и далеко. Избавлю барбосёнка от своего навязчивого общества, буду тенью, но довольно близко, почти рядом. Он станет на ноги здесь и получит собственное жильё, когда посчитает нашу скучную компанию с тобой, Цыплёнок, просто-таки невыносимой, душной. Я хочу, чтобы барбос не метался по белому свету, а имел свой тупичок. Море, свежий воздух…».
«И мама с папой недалеко, почти под боком?» — я тронула губами его маячащий перед моим лицом идеальный, но с небольшой горбинкой нос.
«Родители — не зло, Мальвина. Мешать не будем».
«Хорошо»…
Валерия пообещала подумать о моем предложении, а я как будто успокоилась, по крайней мере, я не получила сегодня категорический отказ-ответ. Она приедет, будет здесь, со мной и с нами. Она придет в себя, очухается и заново начнет, ведь Миллер сумела выносить, родить, скрывать ребёнка. Смогла скрыть парня от родного отца, потому что Даня предал. Предал, струсил и ушёл. Я понимаю, что она не сдерживалась во время разговора только по одной причине.