«Чужое счастье, цыплёночек, невыносимо. Не смотри в карман к другим, но и свой держи в тепле, не раскрывай где ни попадя» — мама придавливала мой нос, а после заправляла как обычно выбившийся локон за оттопыренное ухо. — «Все! Пора ужинать, Ася. Заканчивай накрывать, снимай фартушек, косыночку и…».
— Цыпа, я, пиздец как, тащусь от твоей прически, — упершись в край стола сексуальной задницей и стоя за моей спиной, выкатывает весьма учтивое и джентльменское признание «любимый муж». — Хозяюшка на плантации сахарного тростника. Аська?
— А?
— О чем задумалась?
— Он её бросил, Костя, — с тяжелым вздохом говорю.
— Ты всё о том же? — ощущаю слабое движение и приближение чего-то крупного и чересчур горячего. — Скажи-ка лучше, она согласилась? — пропустив свои руки, муж формирует у меня на животе замок, затем немного придавив, притягивает к себе. — Ты, что, плачешь?
— Нет, — но всё же смахиваю солёно-горькую слезу.
— Что Валерия сказала? Сейчас строго и по делу. Убрали эмоции, жена. Итак, что ответила подруга? Ну?
— Подумает! — ну очень вяленько тяну.
— М-м-м! — а он мычит, утыкаясь лбом и носом в заднюю часть моей шеи.
— Что это значит? — немного наклоняюсь, предлагая Косте больше места для его маневров.
— Это значит, что твоя детская подруга у нас уже в кармане, Цыпа. Она не производит впечатление глупой и недальновидной барышни. Это я понял еще при первом знакомстве. С парнем, конечно, просчитался. Если честно, то полагал, что они уже супружеская пара.
— Я же говорила… — недовольно бормочу.
— Цыц, Мальвина! Я забыл. Тем более мы тут такое пережили, что кое-что пришлось изъять из памяти. Я вынужденно форматнул свой жёсткий диск, заштриховав там этюды с нездоровьем этой женщины, жутко стрёмные эпизоды с непростой истерикой и той дебильной ссорой, закрасил белой краской момент, когда ты чуть не разбила мою любимую машину потому, что бушевал ураган страстей.
— Ты отдал нашего ребёнка! — ногтями проникаю под нежную, хоть и мужскую, кожу на тыльной стороне его ладоней. — Избавился от барбосёнка. Я никогда тебе…
— Простишь! Простишь! — широким взмахом, как мясным пером, он двигается по щеке, поднимаясь к «яблочку» на скуле. — Спокойно, спокойно. Расслабляемся и продолжаем разговор.
— Ты отдал Тимофея Яру, а я чуть с ума не сошла. Ты почти убил меня, Красов. Без ножа зарезал, выпустил мне пулю в лоб.
— В этот? — он аккуратно тычет пальцем в мой третий глаз.
— Да.
— А тут совсем пусто, что ли?
— Что? Ты! Ты! — стучу кулаками по столу.
— Цыц, я сказал. Всё больше убеждаюсь, что из компании Красова-Миллер ты, мой птенчик, весьма наивна и слегка посредственна по уму, но чересчур эмоциональна, импульсивна, а временами — откровенно несметлива. Но это, черт возьми, так ми-и-и-и-ло, штопанный животик.
— Прекрати, — стиснув до определенно слышимого скрипа зубы, шиплю.
— Такой пушистый божий одуванчик с дырочкой в правом боку, от которой я, как вштыренный, торчу. Дай пощекочу! — локтем сандалю прямиком в его живот. — В хорошем. Ты чего? В хорошем смысле этих слов. Ох, ох, ох! Я ведь недавно загрузил желудок, а ты бьёшь в солнечное сплетение, наиболее незащищенное мужское место. Как ты жестока, бешеная женщина.
— Я, видимо, попала в твой торчащий член? Ты не мог бы его успокоить? Такое поведение может испугать. Это же ребячество. Прекрати, сказала.
Ведь он меня уже имеет, вальяжно потираясь пахом о мой выставленный зад.
— М-м-м, — муж водит носом, растаскивая заплетенные в косу волосы, стягивает зубами легкую косынку, сбивает патлы, формируя на затылке жирный клок, — ты чересчур распоясалась, женщина. Стала неуправляемой. Почувствовала силу, осознала мощь маленького тела или кое-кто тебя разбаловал. Горе, горе мне! Я сейчас взорвусь. Трусики из эбсент, Цыпа?
— Что?
— Белья нет?
О, Боже, как хочется сейчас добавить:
«Как пожелаешь, мой яхонтовый господин! Все для карих тёплых глаз и шелудивых рук, которым покоя не дают отсутствующие кружевные стринги».
— Только о еде и сексе можешь думать? — повернув голову, фасом обращаюсь к тому, кто нагло лезет мне под юбку незамысловатого домашнего наряда.
— Не только. Заканчивай брыкаться. Если ты случайно расплескаешь ужин, то с чем я спать пойду? Или…
— Нет. Обжорство отменяется. Уймись, мужчина, — опять туда же, как говорится, тем же способом, да по тому же месту.
— А-а-а-а!
— Не обманывай.
— Больно, говорю! — почти визжит. — Что ты за коварное создание? Бьешь и не глядишь, куда будто бы случайно попадаешь.
— Я просто выучила все слабые места, Константин Петрович. У тебя их немного.
Но все, чего уж там, слишком ощутимы и незащищены жирком.
— М-м-м! — рычит, прикусывая кожу на затылке. — Перечисли, но только в обратном алфавитном порядке. Начни, наверное, с эгоистичной буквы «я».
— Яйца! — глупо задираю нос. — Я попала по яйцам! — мне слышится в собственном голосе очевидная гордость и небольшая толика зазнайства.
— Думаешь, умыла? — еще сильнее напирает. Определенно слышу хруст своих тазовых костей и жалобный скулёж рёберного решета, на который Костя налегает, давит на хрящи, что есть его здоровой силы.
— Больно! — как пойманная диким зверем, отбиваюсь, вырываюсь и скулю.
— Я сейчас применю иной захват, если ты не успокоишься. Итак, — какой тон, какая грубая подача, какая здраво рассуждающая речь. — Нет такого органа, жена. Яиц у мужчины нет! Они, как твои трусы, отсутствуют. Эгз ар эбсент тудэй.
— Дура-а-а-ак! — еле-ле волоку.
— Не предусмотрены предустановкой. Чего сразу дурак? Я просвещаю глупого ребёнка.
— Есть! — поднимаю подбородок и скрежещу зубами, прикрыв глаза от удовольствия, которое он мне своим брожением по шее и в волосах доставляет. — Ослабь захват, пожалуйста-а-а-а.
Нет, мой муж на просьбы ближе к ночи совершенно глуховат. Ничего не понимает!
— Парный орган! — кривляюсь и продолжаю чушь нести. — В кожаном мешке у тебя между ног. То, что держим на холоде, пока в тепле греем ствол и ноги.
— Итить, вот это да! Это в какой же ты дешёвой книжечке вычитала подобный тезис или ты опять паслась на порносайте?
— Стыдишь?
— Хм!
— Хм? Стыдишься или испугался, потому что я подробно осведомлена о твоих половых особенностях? Ты всё равно не можешь так…
— Оттрахать тебя?
— А? — теперь я напрягаюсь.
— Чтобы мозги на место встали? Оттрахать, чтобы ходить не смогла ближайшие три дня. Так, чтобы после полового акта ты ныла и стонала, лёжа на боку, прижав к киске солевую грелку. Мочиться будешь только по разрешению и то…
— А? — по-моему, мне страшно. Особенно, когда Костя что-то брякнул про непростой поход в бесконечный — с женской точки зрения, конечно, — трудный туалет.
— Видимо, придется.
— Я буду кричать.
— Сын отдыхает. Подумай триста раз, нужно ли тебе на ночь глядя прослушать ариозо от несанкционированного хора на один, зато какой, звонкий голос. Тимофей был недоволен тем, что не получил мороженое. Это я тебе для справки говорю. Он прожужжал Ольге уши и дёргал Терехову за бусики, которые, видимо, тебе в подарок пытался с толстой шеи снять. Потом вынужденно подпрыгивал на коленях Фрола. Это было вообще из ряда вон. Наш финик обезумел от детского внимания. Ты знаешь, мне всего на одно мгновение показалось, что наш Сашико делает Ингушу пузатой тётей. Буравит плоть, так сказать, ни в чем себе не отказывая. Что-то он совсем увяз! То ли выгулялся, наконец-то, то ли блажь какая, то ли это спор.
— Спор?
— Не отвлекайся.
— Что?
Он мне голову забил?
— Аська, подумай, — его рука настойчиво спускается и стискивает пальцы, собирая, как бумажную салфетку, плательную ткань и мой опрометчиво оголенный лобок. — Хочешь?
— Нет.
— Хочешь? — он напирает телом, наклоняет над рабочей поверхностью, располагая верхней половиной на столешнице. — Даже так?
— Нет, — дергаю ногами, отбивая ритмичную лезгинку. — Хватит.