— Ты больной! — крутит пальцем у моего виска.
— Про тигра помнишь? — по взгляду полагаю «да». — И все равно играешь? Дергаешь? С мясом выдираешь? Не надо, девонька.
— Что?
— Жизнь больше не будет прежней, Асенька, — специально уменьшаю до ласкательного и без того маленькое имя. — Я возьмусь за тебя.
— Не пугай!
Да куда там! И в мыслях не было. Когда заводится и выпускает зубки, становится безжалостной и страстной, агрессивной, злобной… В общем мелкой сукой! Она, конечно же, красавица, такая юная, зеленая, молоденькая вертихвостка без стыда и совести, без масла в голове, зато с каким апломбом.
— Веди к столу, — внезапно отхожу, освобождая путь и предоставляя ей дорогу. — Мальчика возьму! — рукой показываю, что не намерен отступать.
— Я испортила твой компьютер.
О! А вот и долгожданные признания подвалили! Видимо, надавишь и незамедлительно получишь нужный результат.
— Как это случилось? — придерживая мальчугана под головой и попой, отрываю от пеленки, на которой он изрядно попотел, пока бежал ногами стометровку.
— Я смотрела новости…
Сейчас животик надорву! Ну-ну!
— … он погас, мигнув голубым экраном. А потом я выключила его.
— Какое сообщение выдала система? — кивком указываю ей, что надо бы пройти вперед. — Давай, я за тобой.
— Сообщение? — с испуганным выражением лица оглядывается на шествующих позади себя.
— Что было написано, когда бук совершил смертельный номер? Синий экран — это экран смерти. Как последний вздох! Железо набрало побольше воздуха, затем глотнуло, по-видимому, поперхнулось и отбыло туда, откуда уже не возвращаются.
Она, похоже, тоже еле дышит. Да уж! Детский дом не привил этой представительнице прекрасного пола тягу к информационной грамотности.
— Мне очень жаль, — скулит и перекидывает косу к себе на грудь.
Богатые! Богатые густые волосы. А волны, которые я наблюдаю после того, как она несколько минут расчесывает их перед зеркалом, наивно полагая, что ее никто не видит, заслуживают или платы, или продолжительных аплодисментов. Я бы намотал их на свой кулак и жестко натянул, насадив на член хозяйку.
— Отработаешь, — спокойно говорю, заявляя о само собой разумеющемся и обыденном событии. — Буду всё!
— Что?
— И рагу, и суп. Я очень голоден.
А глядя на женский зад, я чувствую определенное урчание внизу…
Она отличная хозяйка. По крайней мере, я не голодаю. Не то чтобы расту, как на дрожжах, но не страдаю ночным обжорством, когда, скажем так, обыденно холостяка врубал.
Одна глубокая тарелка, одна тарелка для гарниров и горячих блюд, большой салатник и две деревянные ложки, которыми она размешивает овощи и «травку», ложка, вилка, нож, салфетки, хлеб, перец-соль-горчица, соус — что ли, болоньез? Ее незримое присутствие позади меня, услужливость и жалкое мещанство, когда почти с поклоном она выставляет мне под нос парующий и издающий ароматы клейкий суп.
— Садись за стол, — кивком указываю на место возле.
— Я уже поужинала, — отворачивается и отходит от меня.
Двумя пальцами почесывает основание шеи, цепляет локоны, которые накручивает на фаланги, считая, что использует живые бигуди.
— Сядь, я сказал, — приказываю сухо.
Мальчишка замолкает, прекращает гулить и песенки тянуть, затем вытягивает шейку, несколько раз бьет ручкой по бортику переноски и кричит, по-видимому, угрожая мне.
«Чего-чего, мелкий ты, человек?» — опускаю голову и скашиваю взгляд, рассматривая обстановку исподлобья, застываю на приближающемся ко мне женском животе.
— Я выпью чай и все, — заявляет, словно отрезает.
— Ася, мне не нужна прислуга в доме. Время не то, да и я такое не приветствую.
— Я не буду Вам мешать.
— Но ты уйдешь, когда встретишь молодого человека.
— У меня ребенок. Это отменяется. То есть…
Крест на личной жизни? Ни за что ей не поверю!
— Ребенок, который вырастет и которому в скором времени нужна будет другая женщина, уж точно не являющаяся ему матерью. Это естественный, чуть-чуть звериный эгоизм, синеглазка.
— Это испытание?
— Я пытаюсь разобраться в ситуации, но ты не идешь на контакт. Скажи, пожалуйста, на что ты рассчитывала, когда пришла сюда?
— На твою помощь.
— И все?
— Что еще?
— Я не могу жить в доме с женщиной, с которой у меня якобы ребенок. Просто так! Понимаешь?
— Я не уйду, — мотает сильно головой.
— Пожертвуешь собой? Возложишь жизнь на жертвенный алтарь?
— Я никем и ничем не жертвую.
Нет! Ни черта не понимает.
— Мой отец в одиночку воспитал меня. Я не знаю толком своей матери. По его словам, она бросила меня. Но…
— Мне очень жаль, — она протягивает руку, но прикоснувшись к моим волосам, внезапно одергивает ее резко, но не успевает отскочить сама. Обхватив ее за талию, рывком усаживаю себе на колени и вынуждаю смотреть в мое лицо.
— Брак не будет фиктивным! Поняла? — транслирую свое условие.
— Брак?
Если с первого раза все услышала, тогда какого черта переспрашивает. Что за бабское жеманство? Не верит собственному счастью? Считает, видимо, что ей приснилось?
— Если мальчик — мой, то мы поженимся и будем…
— Жить ради ребенка?
— Понимай, как хочешь. Или так, или проваливай. Я не доведу до состояния, когда он подрастет и не скажет мне «спасибо», наблюдая за тем, как я начну выпихивать тебя за дверь, толкая в спину проклятия тебе и твоему любовнику.
— Костя?
— Смотри на меня! — сдираю с головы косынку, впиваясь пальцами в основание косы, сжимаю волосы и тяну назад, как только вот мечтал, вкладывая в действо совсем другой контекст.
— Ай!
— Знаешь, что такое фиктивный брак?
— Нет! — громко восклицает.
Вот и хорошо.
— Мы будем мужем и женой…
— Это предложение?
— Нет.
— Я не понимаю, — отклоняет голову назад, уменьшая силу моего воздействия. — Что ты делаешь? Это больно! Мне больно, — жалобно пищит, но по-прежнему не плачет.
Ее положение сейчас жалко, но в то же время крайне вызывающе. У меня в штанах стояк, а яйца марш лабают.
— Мы будем спать в одной постели и заниматься сексом, когда я того захочу. Свободное время будем проводить вместе, а твои друзья, коллеги, бывшие отвалят и никогда не будут заявлять о себе. Я был первым…
— Да! — шипит.
— Буду и последним!
— Отпусти! — ногтями прошивает кожу на моей руке, удерживающей ее за талию.
— Я хочу семью, Юля. Нормальную, без твоих бывших и долбаных секретов за пазухой. Мы познакомимся, когда зарегистрируем отношения. Идет? Сколько тебе дать на адаптацию?
— Нисколько! — начинает вырываться, ерзая на моих коленях, при этом корчится от боли, то и дело прижимая локоть к животу.
— Что там? — ослабляю хватку и даже убираю вовсе.
— Ты знаешь!
— Не имею представления, — с ухмылкой отвечаю.
— Клялся, что проверишь.
Умыла, стерва! Я забыл, что говорил. Вылетело из головы намерение заехать в понедельник в клинику и обсудить с врачом ее диагноз, если он там, конечно, есть.
— Я доверяю тебе, Ступина.
— Ася! Ася! Ася! — хрипит, вцепившись мертвой хваткой в мои щеки. — Ты мне понравился, Костя Красов. Вот такая дура я! Что вылупился? Решил поступить благородно и жениться на кретинке, которой сделал сына? Спешу сообщить, что у тебя будет глупая, но послушная жена. Я умею вести хозяйство: стирать, убирать, мыть полы и красить ставни, варить супы и жарить мясо, еще умею печь блины, оладьи и, увы, отечественные вафли. Там, откуда я пришла… Это детский дом, Красов! Там не было роскошеств в виде навороченной бытовой техники и тому подобной лабуды. Но я разберусь с каждой штукой, которой ты напичкал эту кухню. Я сирота! Да! Не беспокойся, никто не будет претендовать на твое наследство, кроме Тимки. У меня никого нет, а у него есть я. Мы есть друг у друга. Попробуй опротестуй. Тогда я заявлю, что ты изнасиловал меня. Сволочь! Съел? Как благородно! Считал, наверное, что я охотница за богатством. Мошенница? Маньячка, насилующая несчастных сорокалетних мужиков? Так знай, все это даром мне не нужно. Все для него, для сына. Что улыбаешься? Прекрати! Черт, черт, черт! — хлопает ладонью по моим губам. — Тебе в любви признаться?