— Не знаю.
— Не желаешь придерживаться правил? Бастуешь?
— Мне просто не с чем сравнивать. У меня не было домашних животных. Я видела их только на картинках или бегающими по двору.
— Это ты сейчас так пространно намекаешь, что будешь рада даже хомяку? — он осторожно дует мне в лицо.
— Пожалуй, кошка. Хомяки не нравятся. Я крыс не люблю.
— Почему? — застревает диким взглядом на том месте, где моя грудина плавным образом встречается с тонкой шеей.
— Э-э-э-э, они противные. По-моему? — я собираю вместе руки и крепко сжатыми кулаками прикрываю незащищенный авангард. — Ты не мог бы?
— Расскажи о себе.
— Нечего, — сглотнув слюну, спокойно отвечаю. — Я предупредила, ты сказал, что с этим не будет проблем. Костя, я не готова. Прошу тебя.
— Как ты жила? — это, по всей видимости, означает «нет»? — Надеюсь, ты понимаешь, что отговорки и увиливания сейчас не прокатят. Вместе по жизни и до гробовой доски? Мы одновременно, как по команде, утвердительно кивнули, обменялись кольцами и поцеловались. Мне понравилось целовать тебя. Хочу еще раз повторить.
Должна ли я сказать «спасибо», поблагодарить за знак оказанного мне внимания, проигнорировать, расстроиться, обидеться или просто промолчать, в закат из объективного молчания, не оглянувшись, отойти? Или дать себя поцеловать и предоставить собственное тело для полного использования?
— Да-да, но я не помню и, откровенно говоря, тяжело такое вспоминать, — глубоко вздохнув, прижимаю подбородок, затем смотрю на мужа исподлобья и, по-моему, неслабо злюсь. — Мне неприятна эта тема. Зачем ты поднимаешь то, чего я предпочитаю не касаться? Это не одно и то же. Что было, то прошло.
— Ась? — он, что, мне корчит рожи?
Ах, да! Как могла забыть? Ему ведь доставляет удовольствие наблюдать за тем, как я жутко нервничаю и завожусь. Гнев, ярость, злость, агрессия и, возможно, ненависть — пять составляющих женской привлекательности для среднестатистического парня.
— Уверен, что мы в чем-то с тобой похожи. Ты не находишь, что здесь, — он прикрывает левую половину своей груди, — как будто нечто отзывается?
Увы, но нет! К тому же, я убеждена, что он ошибся! Как можно сравнивать жизнь в семье, пусть и не полной, с ежедневным пребыванием в детском доме, где каждый из его обитателей норовил живьем сожрать соседа по детскому столу, за которым три раза в день лишенное опеки грязное отребье — по-другому и не скажешь — принимало пищу, когда из вонючего пластилина мир своей мечты на деревянных досках не лепило.
— Над тобой издевались, Костя, потому что ты был самым маленьким в группе? Тебя отталкивали, выпихивали из очереди, в которой ты всегда стоял по стойке смирно, затаив дыхание, в надежде, что тебя здоровые уроды не задавят, потому что просто не заметят, когда с тобою рядом будут проходить? Высмеивали твои карикатурные, только-только начинающиеся, формы? Щипали за грудь, били по ногам-рукам и животу?
— Над тобой… Это ведь не тюрьма. В такое тяжело поверить.
— Меня уничтожали. Морально и, слава Богу, не физически, а заступиться было некому, там каждый сам за себя. Такой закон, такие правила. Хочешь жить — умей вертеться. Эту поговорку я понимаю, как никто. В том месте нас учат за жизнь бороться и по-звериному отстаивать свои права. Все эти возрастные группки похожи на стайки, сформированные с учетом темперамента и способностей к приспособленчеству. Детский дом — это настоящее ристалище, на котором маленькие души сражаются за предполагаемый или обещанный случайными умиляющимися посетителями уют. Меня не выбирали, Костя. Ни разу! Не подходила по параметрам.
Поэтому я в точности знаю, что такое пресловутое ТЗ!
— Что это значит?
— Во-первых, я девочка. А во-вторых, — запустив руку себе в волосы, цепляю пальцами уже немного слипшиеся локоны и вытягиваю, демонстрируя ему, — безжизненный белый цвет. Это не такая уж и редкость, конечно. Но «родители» — натуральные шатены или жгучие брюнеты вряд ли смогут объяснить своему любопытному и невоспитанному окружению, как у них получился не совсем форматный ребенок. Голубые глаза, светлая кожа и такие же по цвету волосы, как это ни странно, играли против меня и не прибавляли соответствующих очков и возможностей в обретении маленького счастья.
— Ты очень легко об этом говоришь и так спокойна. А кто-нибудь об этом знал? Знал, что с тобой нехорошо обращались, что тебя терзали, что издевались? Жалобы, например? С кем можно было это обсудить?
Тепличный… Тепличный, хоть и сильный человек!
— А это не секрет! — выставляю подбородок, при этом, по всей видимости, транслирую слишком грубый вызов на лице, потому что Костя немного отстраняется. — Когда ты предоставлен сам себе и дела никому нет до того, сможешь ли ты отстоять себя, приходится быть сильным и не сдаваться на милость страху. Тактичность — не твое положительное и выдающееся качество? Буду знать, буду знать, — качая головой, бормочу и бегаю глазами по обнаженной мужской груди.
— Спрашивай! Твоя очередь.
Он выдает карт-бланш? Не сглупить бы и не пропустить удар. Вот я, собравшись с духом, и задаю, по моему мнению, простой вопрос:
— Ты долго был в браке со своими женами?
— Ты действительно наивна или просто зла? Не хочешь что-нибудь другое узнать? О бывших ведь не говорят. Считается плохой приметой и характеризует того, кто об этом спрашивает, как очень неуверенного в себе человека.
А я этого и не скрываю. Но все-таки ни то, ни то и даже не вот это. Но он, похоже, немного вышел из себя.
— Что ты заряжала про бестактность, когда отбрыкивалась от моих вопросов о своем сиротском прошлом?
— Ты постоянно оговариваешься, вот я и подумала…
— Недолго, — на этом, видимо, откровенный разговор закончен. — Но этого хватило, чтобы называть впоследствии тебя чужим именем.
— У меня и своего-то нет, — хихикнув, тут же затыкаюсь.
— В каком смысле? — Костя тянется ко мне, а когда его рука касается моего лица, мужские пальцы начинают приятно щекотать подергивающиеся нервной судорогой щеки. — Рассказывай уже. Пришло время исповедоваться. В конце концов, муж должен знать, кто есть эта женщина. Что там по скелетам, Ася?
— Так лихо распорядилась судьба. Асей меня назвала одна замечательная женщина, от юбки которой я ни на шаг не отходила. Такой, знаешь, маленький хвостик, в скрупулезной точности повторяющий за своим объектом обожания каждое его движение и неуклюже вписывающийся в траектории, описываемые этим человеком. Я была преданна только маме Ане, Костя. Первая буква ее имени совпадает с заглавной моего. Анна Яковлева…
— «А» и «Я»? — транслирует слабое предположение, при этом попадает точно в цель.
— Да. Семеновна — ее отчество. Вот тебе и недостающая «С». Ты спрашивал про полное. Его нет, — недовольно хмыкаю. — Просто Ася. Кошачья кличка, кажется? Да?
— Почему? — он с небольшим нажимом водит подушечкой пальца по моему лицу.
— Что почему? — отмахиваюсь в намерении сбросить его руку. — Не надо!
— Неважно, не отвечай.
— Временами я люблю свое имя, но чаще хочется вырвать ту страницу в паспорте, на котором пропечатаны прОклятые данные. Февраль — месяц моего рождения. Потому что эту девочку нашли одним очень непогожим днем, который случается по астрономическим причинам только раз в четыре года.
— Двадцать девятое февраля?
— Угу. Мне нравится считать, что я становлюсь немного старше только лишь тогда, когда планету посещает високосный год. Но, скорее всего, я родилась на несколько дней раньше. Плюс-минус! Кого это, в сущности, волнует? Но каких-либо сведений о биологических родителях я не имею…