— Отсрочку? — его рука встречается сама с собой у меня на животе. — Ася, ты боишься?
— Нет.
— Мы уже были вместе, — шепчет где-то рядом, предусмотрительно уложив подбородок на мое плечо.
— Мне было больно.
— Потому что это был наш первый раз. Маленькое возбуждение и, вероятно, эгоистичное бешеное желание. Признаю — моя вина. Но…
— Все не так! — трезвоню, пытаясь в чем-то оправдать его или просто оправдаться.
— Смотри!
Еще один, теперь уже большой, листок проскальзывает между нами и с небольшим пружинящим подскоком укладывается рядом с тем номиналом, который муж, словно в назидании за что-то, бережно хранит.
«Красов Тимофей Константинович» — четкий черный шрифт разрезает напичканную водяными знаками гербовую бумагу. Я вижу дату и место, страну и город, рождения нашего с ним сына. Все четко, аккуратно и надежно выверено.
«Отец, Красов Константин Петрович» — соответствующая графа заполнена мужскими данными, которые я с недавних пор выучила наизусть.
«Мать, Красова Ася Олеговна» — это я? Я? Я, утратившая девичью фамилию, но получившая статус молодой жены и матери его ребенка.
— Все законно, синеглазка. Сын мой, а ты моя жена. У нас в этом документе одна фамилия и общий интерес.
— Я понимаю, — еле слышно произношу.
— Не нужно бегать, прятаться, скрываться. Давай договоримся, как говорят, на берегу, что будем действовать в согласии и только в интересах камерного общества, нашей собственной семьи.
— Но… — повернув голову, вполоборота говорю, о чем-то начиная.
— Будем обсуждать всё! Ты слышишь? Всё, без исключения.
— Да.
— Ничего не станем скрывать друг от друга, отбросим недомолвки, начнем общаться и прекратим использовать язык головоломок и загадок. И прятаться не надо. Я все равно найду, девочка. Прояви почтение и сделай скидку на мой возраст. Я уже не так силен в разгадывании этих милых ребусов, шарад и гребаных кроссвордов. Более того, я мужчина. Не то чтобы я не люблю флирт и не тащусь от вашего женского кокетства, но есть вещи, например, семья, в которых я хотел бы слышать четкую и выразительную речь, чтобы знать твою позицию. Мы, мужчины, Мальвина, предпочитаем не эзопов язык или общение посредством жестов и перемигиваний через плечо. Что-то не нравится, говорим об этом прямо и стараемся исправить то, что всем мешает жить. Ты согласна?
— Да.
— Научимся доверять друг другу.
— Я понимаю. Я не ребенок.
— Любви нет, Ася. Не нужно строить воздушные замки. А я предпочитаю жить в реальности и улучшать то, что есть. Поверь, пожалуйста, так будет проще для всех. Мы несем ответственность за маленького парня. Я, вероятно, снова накосячил и не сказал тебе, как сильно благодарен за того, кого ты неожиданно мне подарила. Сейчас исправлюсь. Сейчас-сейчас. Итак, жена, спасибо за сыночка. Спасибо, синеглазка.
— П-п-п-пожалуйста, — основательно теряюсь, поэтому немного заикаюсь и задушенно хриплю.
— Я не доверяю словам, но меня заботят характер действий и адекватность восприятия. Я ведь не юный принц и белого коня, к тому же, у меня нет. Однако я умею зарабатывать, в стремлении улучшить общее финансовое положение, могу горы свернуть. В данный момент у меня появился стимул. Мой ребенок — это все! Но любви нет…
— Я не верю, — жалобно скулю.
— Ее нет. Но! — Костя вдруг обхватывает мою шею, подложив под подбородок пальцы, сильно задирает голову и с нажимом гладит проступившую гортань. — Но есть работа и верность клятве. Не нравится слова «клятва», «обет» или «зарок», тогда заменим их на что-то более рентабельное. Ликвидное по смыслу. Например, «обещание». Как ты на это смотришь? Возражения есть?
— Да. То есть… Н-н-н-нет.
Одной рукой, той, на которой топорщится мужское обручальное кольцо, он развязывает мой халат, подключив вторую, неспешно раскрывает полы и стягивает легкую одежду с моих плеч.
Я всё перетерплю! Не больно, не больно, не больно… Аб-со-лют-но! Мне очень хорошо. Хорошо, когда он теплым и шершавым языком проводит по натянувшейся от напряжения шее. Приятно и чуть-чуть щекотно от бережных покусываний ключиц и мочек моих ушей.
— Я помню про защиту, — как будто в отдалении шипит, а затем шуршит фольгой.
Все слышу и осознаю. Он разворачивает меня к себе лицом и подхватив под ягодицы, высаживает на гладкую прохладную поверхность, на которой я вспотевшей обнаженной задницей, как это ни странно, совершенно не скольжу.
— Смотри на меня. Открой глаза! — приказывает, раздвигая мои ноги.
— Я люблю тебя, — еле слышно говорю, шепчу, как заклинание, когда прошу о милости и жду момента, в который он силой протолкнет в меня себя. — Неправда! Ты врешь. А я тебя люблю.
— Вот так! — проникает сразу на всю длину и до упора.
Я вскрикиваю, сильно морщусь и унизительно пищу. Но все-таки скрываю боль, лицом уткнувшись в двигающееся сильное плечо.
— Ш-ш-ш-ш, — талдычит мне на ухо, пока распахивает мое сжавшееся и сведенное судорогой нутро.
Больно! Больно, когда вот так. Так жестоко… Невыносимо… Трудно… Тяжело… Мучительно… Противно.
Отвратительно и мерзко, когда тебя имеют, трахают, как латексную куклу, без любви и ласки, зато с тем уважением, которого я не хочу. Меня дерут, грубо раздирают, жестоко разрывают внутренности, впоследствии рассчитывая на откровенные беседы и обсуждения того, через что нам предстоит пройти, чтобы вырастить сынишку, за которого мы с ним теперь в ответе. Я не хочу…
Его движения резки, остры, стремительны. Я всхлипываю и стону, но все равно играю в наслаждение. Впиваюсь пальцами, проникаю короткими ногтями ему под кожу, щипаюсь, ерзаю, пытаюсь выскользнуть, но вместо этого еще сильнее насаживаюсь на его огромный член.
«Мне больно» — без слов дыханием хриплю. Вот так, о том, что мне не нравится, открыто мужу говорю!
Глава 8
Как жизнь молодая?
«У нее есть ребенок! Как тебе такое преимущество перед нами? Это дети, Костя. Только их наличие возносит женщин на вершину жизненной цепочки и позволяет им парить под небесами. Причем пол чада совершенно не имеет значения. Они, стервы, никогда не остаются в одиночестве. Ни-ког-да! Стакан воды и десять процентов к пенсии от сына или дочери у них всегда в кармане» — жесткие слова всплывают словно кадры старой киноленты с четким, хоть и пьяным, хреном в главной роли. — «Они плотью не живут, у них на кону только сердце и, конечно, чувства. Любят, ненавидят, изображают безразличие, уничтожают или воскрешают. Без разницы! Во всем, что только перечислил, стервы, как в соляной кислоте, спокойно растворяются. Кто еще, скажи мне, способен на такое?».
Он — точно да! Я — стопроцентно нет! Потому как больше в этом не нуждаюсь. С меня, похоже, хватит. Сейчас дышу, живу и тихо-мирно этой жизнью наслаждаюсь.
Вращаю, прижимая пальцами к стеклянной столешнице помятый лист стандартного альбомного формата, на котором изображен мужчина с карими глазами и закрученным, как у свиньи, хвостом, с парой рук и ног, и теплым морем за его плечами, встречающимся с красным солнцем на бесконечном горизонте, где-то там, за облаками. Потрепанный тремя годами единственный подарок от сына бывшей, который я храню здесь, в главном офисе, в первом ящике рабочего стола, как истинную драгоценность.
Медовый месяц… Мой третий за весь половозрелый срок. Молодая женщина, мелкий сын и здоровый дом — большая чаша грязненьких секретов и нерастраченных возможностей, о которых я когда-то грезил, но за ненадобностью с недавних пор забил. На моем столе в рабочем кабинете стоят две небольшие рамки, в одной из которых находится фотография с хохочущим мальчишкой, задравшим ножки и высунувшим в слюнных пузырях язык, а во второй предусмотрительно разглажена денежная память о том, что было год назад с девчонкой, на которой я сейчас, уже неделю как, женат.
— Приятно осознавать, что я выполняю роль молчаливой мебели, но все же надеюсь на твое внимание, босс. Я дорог или в моих услугах этот Красов больше не нуждается?
— Я слушаю, — ухмыльнувшись, отзываюсь. — Очень внимательно, между прочим. Говори.
— Понятно, — моих ушей касается злобное шипение и чересчур глубокий вздох. — Выйти?