— Это Валерия, — рукой показываю на подругу, соприкасающуюся со мной своим бедром. — Это Костя, мой муж.
— Приятно познакомиться, — он несколько раз моргает, качает головой в подтверждение своих слов, плотоядно улыбается и, не проронив ни слова, просит моего разрешения сесть рядом, но с другой стороны, не вклиниваясь между нами.
— Как дела? — обхватив мое плечо, он прижимает нас к себе. — Все хорошо?
— Угу, — смотрю только на него и не отвожу глаза.
Отчаянно хочу понять — он злится, безразличен, играет благодушие, зевает, потому что скучно, терпит, потому как я его о том прошу, или он спокоен, потому что встретился со мной и убедился, что с крохой все хорошо?
— В чем дело? — он, похоже, это замечает.
— Ни в чем.
Несметное количество розовых цветов, его нежный шепот и бережная ласка сегодня ночью были на грани чего-то невообразимого. Он ведь говорил, что собирается вернуться только завтра вечером, но почему-то прискакал сегодня ранним-ранним «утром» — ровно в час ночи, и еще, к тому же, без предупреждения. Он чего-то испугался или соскучился по нам с сынишкой?
— Спасибо за цветы, — зеркалю жест Валерии, укладывая голову на его плечо.
— Тебе понравились?
Сказать, что я чуть не умерла от радости и удивления, когда увидела под своим сонным носом большущую охапку дурманящих тонким запахом благородных и слишком гордых роз, или не стоит показывать неописуемую радость, но зато сослаться на то, что:
«Ничего особенного — острые шипы и грубо вытесанные лепестки, зато цена заоблачная и исключительно для толстосумов!»?
Представляю, какой меня тогда подстережет ответ. Наверное, что-то из такого:
«Это твой первый… Фу, черт! Второй и, твою мать, последний в этой жизни на земле букет!».
— Очень, — ерзаю щекой по его рубашке, губами задевая воротник и шею. — Ты уже закончил? Освободился? Будешь дома?
— Да, — отвечает мне, но тут же обращается к Дане и Валерии. — Посидим в кафе, ребята?
— Спасибо. Но нас время поджимает.
— … — муж помалкивает, но по его дыханию я понимаю, что он терпеливо ждет подробных объяснений, чем скупое:
«Спасибо, но, пожалуй, нет».
— Мы в отпуске. Решили погреть косточки на море, но выделено всего десять дней свободы, поэтому вынужденно посетили местный водоем.
— А где остановились? — придавливает мою макушку подбородком. — Тшш! — шипит мне в волосы. — Сиди спокойно, а то маленького разбудишь.
— Знакомые сдали пляжный домик, — отвечает Даня.
— У нас много места, если…
— Нет-нет, — щебечет Лерка, задевая мою задницу своей рукой. — Не будем вас стеснять и мешать. У вас медовый месяц?
«Уже прошел» — в мужскую грудь гундошу, а Костя, как это ни странно, сильнее вжимает мое лицо в себя. Если он не прекратит, то я, наверное, задохнусь от недостатка воздуха и избытка аромата мужского тела и парфюма, нанесенного на него. Чем это пахнет? Чрезвычайно сильный запах. Я отдаю себе отчет в том, что подобное сравнение к понятию амбре совершенно не подходит, более того, они, наверное, вообще не сопоставимы, однако, в том, как пахнет Костя, я чувствую уверенную силу, мощь, мужественность и вместе с этим нежность. Это очень грозно, но в то же время мягко, по-домашнему просто и красиво. Именно! Я не ошиблась, когда сравнила запах луговых цветов, скошенной травы, стойкую нотку ветивера с лаской, которой он меня опутывает с головы до ног.
— Мы, пожалуй, поедем. Даня? — Валерия выпрыгивает и тянет за собой расслабившегося парня.
— Я помешал? — смеется Костя. — Вы меня не ожидали увидеть, хотели посекретничать в маленькой компании? Тимка бы вас не выдал, если что, а Ася не призналась. Она кремень! — он сейчас на что-то намекает? — Прошу прощения, но моя семья — прежде всего. У меня редко когда выпадает свободное время, а сейчас, как это ни странно, все удачно складывается, поэтому я не хочу терять ни минутки. Пожалуйста, останьтесь, если это, конечно, не нарушает ваши планы. Я не помешаю, зато, возможно, что-то о жене узнаю. Например, то, что она стесняется или не хочет о себе мне рассказать. Что скажешь? — аккуратно вздергивает нас с сынишкой.
— Угу, — я таю, а после — растекаюсь-расслабляюсь и лечу, парю, как птица, над землей и совершенно не чувствую притяжения, нарушаю все законы и, преодолев обманки гравитации, пронзаю пространство, наплевав на дедушку Эйнштейна.
— Нет, ну что Вы! — ретируется вдруг моя подруга, затем себе за спину заводит руку и прячет за своим плечом мужчину, скрывая особо ценный экземпляр от глаз противных дам. — Нам действительно пора. Ася? — подмигивает мне и кивком куда-то в сторону указывает.
— Иди! — хрипит мне в ухо Костя. — Только сына отдай.
Тимофей, как это ни странно, сильно разоспался. Вероятно, морской свежий воздух, «белый шум» прибоя и бубнящие диким роем голоса туда-сюда снующих отдыхающих людей усыпили кроху, которого я бережно передаю Косте, обматываю тканью гибкое сильное тело, скрупулезно поправляю эластичные хвосты слинга, опутывающие теперь мужчину, как паутина маленького паучка, в центре которой сидит хозяин хитрого сооружения.
— Удобно? — фиксирую пухленькие ножки, прикасаясь пальцами к мягкому ремню на поясе его строгих брюк.
— Вполне. С ним все хорошо? — отстранив лицо, заглядывает внутрь маленького кокона. — Спит, словно неживой. Это нормально? Перегрелся или…
— Он долго бодрствовал, а перед встречей с ребятами заснул. Видимо, наконец-то разморило. Устал бороться.
— Иди, Мальвина, тебя уже ждут. Прощайся, приглашай к нам, а потом…
А что потом? Я замираю возле. Тяжело дышу. Заглядываю в Костины глаза, ищу чего-то. Ищу того, чего там нет? Валерка ведь спросила, любит ли он меня. Я бы слегка переформулировала крайне своевременный вопрос. Есть ли у меня вообще жалкий шанс? Несчастный шанс после его двух жен, одну из которых Красов вознес на чертов пьедестал неприкосновенной богини и праматери всего живущего, стать той, без которой этот дорогой мужчина не сможет жить, если мое присутствие грудью не вдохнет и не сожмет ладонью тонкое запястье, которое он сейчас мягко перекатывает между своих пальцев, словно проверяет отклик нестабильного нервного импульса на прикосновение, которое способно и убить, и воскресить, и сделать это все одновременно.
— Пройдемся по берегу.
— Пешком?
— Если ты не устала.
— Нет, — по-моему, я подпрыгиваю, выказывая щенячью радость вкупе с бесконечным и цикличным растворением. — Очень хочу пройтись…
Муж с Тимошкой идут впереди меня, а я плетусь, мечтая, позади мужчин, которых я люблю. Широкая спина, перетянутая тканью, склоненная на бок голова и монотонное бормотание — интеллектуальная беседа с малышом — все, на что мне сейчас позволено смотреть. Костя почти чеканит неширокий шаг, продавливая модельной обувью гальку, которая издает жуткий скрип, когда выскальзывает из-под его подошв.
— Ася? — повернувшись, вполоборота обращается ко мне. — Иди сюда. Что там такое? — он опускает правую руку, вытягивает и расставляет пальцы, предлагая мне раскрытую ладонь. — Тимофей проснулся. Ну? — встряхивает длинную конечность, выказывает нетерпение, сжимая-разжимая свой кулак.
— Я здесь, — подбежав к нему, хватаюсь за него.
— А вот и Юрьевы, — куда-то вдаль кивает головой.
— Где?
— Там, впереди, — он криво улыбается.
— Откуда ты знаешь? — я щурюсь и присматриваюсь, чтобы рассмотреть тех, кого Костя принял за «своих».
Две высокие фигуры маячат впереди. Мужчина и женщина! Я вижу развевающееся белое платье, бьющее широким полотнищем по худым и длинным ногам, а также светлые волосы, уложенные вокруг женской головы богатой косой, словно дорогой короною.
— Ромка выгуливает любимую жену, — мне кажется, или я слышу в тихом голосе стальные нотки злости и очевидного пренебрежения. — Кретин!
— Ты не рад встрече?