— На хер пошел… — шиплю, не раскрывая рта, зато сильно вздергиваю губы, демонстрируя ровный ряд зубов.
— Э-э-э-э, как некультурно, Костик. С кошкой, что ли, дрался? И чего вы там не поделили? Ты нассал в ее лоток, а потом, закапывая влажную гранату, разбросал наполнитель, попав ей катышками в глаза, рот и маленькие уши? Наследил на кухне, когда не снял грязные ботинки, крышку унитаза не опустил, натрусил бровями в суп, бзднул в душевой кабине, когда вы с киской вместе там находились? Она мне все больше нравится, боссик. С характером ягнёнок. Не хочет быть зажаренным — и это истина! Захочешь жить — еще не так начнешь вертеться. Ей то ли вертел не подходит — слишком толст и не глубоко буравит, то ли…
— Ты больной? — подмигиваю Сашке. — Я действительно порезался, когда брился.
— И так расстроился, что не стал дальше продолжать и приперся на работу с нечёсаным лицом? — круги рисует указательным пальцем, виртуально обводя мой необлагороженный овал станком.
Ему, в сущности, какое, к черту, дело?
— Вердикт — барабанная дробь — громогласная декламация женщины-судьи: «Виновен — сто процентов! Твоя малышка располосовала от души. Имела право и, очевидно, силу». Это жесткий секс, что ли? Ты на старости лет башкой поехал? Я ставлю только лишь на это. Ну же, какова цена? Пару лямов или не стоит раздевать Котяна до трусов. Ему ведь маленького Тимофея поднимать и выводить в грозный свет. Так что там было? Бритва, огнестрельный арбалет, снятый в прошлом веке с производства и выведенный из эксплуатации французский, черт возьми, Конкорд, или…
Жена показала силу и разукрасила мне лицо, когда хлестала по щекам за то, что не тем именем уже в который раз назвал засранку. Она, пиздец, неуправляемая стерва: ни на шутку разошлась вчера и продемонстрировала бешеную силу. С таким бы рвением козу отправить на колхозные поля обрабатывать чернозем от надоевших сорняков и прочих неугодных сельскому хозяйству растений. Ася шипела, хрипела, плевалась, но… Ни одной слезинки не проронила. Твою мать! Вот это самообладание и долбаная гордость, которую стервоза не умеет отключать. Видимо, государственное воспитание не предусматривает бережное обращение с живой мебелью, потому как жена не владеет этим навыком не то чтобы в полной мере, она вообще не знает, что значит контролировать себя и собственную силу.
Вообще!
Совсем!
— Поругались, Красов? — теперь он переходит на странный шепот, направляется ко мне верхней половиной тела, принюхивается, изображая заточенную на дикую охоту псину, скалится, как долбоеб, и наконец отваливает, выдохнув набившие оскомину слова. — Я так и знал!
— Что именно?
— Твоя женитьба ни к чему хорошему не приведет. Ты становишься слизняком, Костя. Прощаешь такое обращение…
А с чего он, собственно говоря, взял, что я ее рукоплескания по нежной коже незамедлительно простил? Посматриваю на неотсвечивающий нужными мне бликами экран, жду сообщений, которых пока нет, но в скором времени, уверен, что появятся, иначе не сносить кому-то головы.
— Гнешься неизвестно перед кем. Мальчишка — нет вопросов! Вообще предпочту не касаться этой темы, но девица, — он выставляет мне под нос свой палец, — красавица — продолжаю на этом настаивать, но этот Божий дар никак не координирует с тем, что цыпочка творит. Тебе стукнет скоро сорок лет, а у тебя ногтями расчерченная рожа, на которой цветет и пахнет вот такое недоразумение. Босс, ты похож, на юношу, перепутавшего балкон своей возлюбленной и забравшегося в комнату к ее строгих правил толстенькой матроне. Ты наказанный шпицрутенами недалекий и ленивый школяр. Даже выражение твоей ряхи свидетельствует против всего, что ты пытаешься навесить мне на эти хрящики, — засунув в губы сигарету, пальцами дергает свои ушные обводки. — Вот так все плохо, босс?
Не то чтобы, но… Неожиданно, я бы сказал. Про качество судить пока не берусь. Признаться честно, я совсем не ожидал того, что произошло потом после того, как мы добрались домой, прогулявшись в абсолютном молчании по морскому бережку. В машине Ася помалкивала, но глубоко дышала, иногда поворачивалась назад, посматривала на хохочущего сынишку, потом шумно забирала носом воздух, таращилась, совершенно этого не скрывая, на меня, скрипела зубами и сжимала кулачки. Я отвлекался и, как гонористый жеребец, вскидывал башку, транслируя ей вполне очевидный вопрос:
«Что случилось, девочка? Ты расстроилась из-за того, что я опять оговорился, вспомнив бывшую жену? Ну, перестань, Мальвина! У нас семья и ничего другого…».
Пытался разрядить обстановку и, конечно, первым начинал с ней разговор: я плавно заходил на юмор, присаживался на сарказм, травя ей пошленькие анекдоты, подмигивал, но, как это ни странно, сам с собой хихикал. Затем немного осмелев, я гладил женскую коленку, забираясь по напряженному бедру повыше, закусывая нижнюю губу, трогал трусики и запускал похолодевшие от не пойми чего подрагивающие пальцы под вырезы, впивающиеся в нежные бедра, гладил складки между ног, щекотал только-только пробивающуюся щетинку, пощипывал то место, где по задумке у этой синеглазки находиться должен клиторок, но…
— Привет! — к нам с Фроловым присоединяется еще один узник горемычный, запечатленный на одной ушлой бабе, сейчас чем-то сильно озабоченный Юрьев.
— Здорово! — Сашка обхватывает Ромку за плечи и, подтянув к себе, начинает тормошить, как жалкого Петрушку. — Лично скажешь? Я, извини, не успел растрепать замечательную новость. Поэтому сия почетная миссия возлагается на твои крутые плечи. И…
— Что? — широко раскрыв глаза, таращусь на него бараном.
— Оля согласна на неполный день в офисе. Кость… — скулит Романыч.
Мне бы ругнуться матом, да что-то, видимо, не выходит, поэтому, сохраняя хладнокровие, еще чего-то жду.
— Ты не будешь возражать, если она займет свой кабинет, но будет находиться в офисе только до обеда, а потом…
— Платить ей буду так же, — сняв оторопь, грубо стряхиваю в жестяную банку пепел. — Есть возражения, Юрьев?
— А я ей выплачу остаток, добавлю то, что шеф-скупердяй не доплатил. Какого черта, босс? — рычит в ответ Фролов. — Блядь, Ромка, это очень круто. А что… — он осекается, подавившись едким никотином, кашляет, как чахоточный старик, сплевывает смоляную массу, а после снова продолжает говорить. — Что случилось? Ты ей какие-то кабальные условия поставил? Взял, наконец-то, в оборот? Развод, по всей видимости, снова отменяется? — теперь подмигивает мне, пошленько кривляясь.
Кокетничает, что ли, говорливый финик?
— Нет, не отменяется. Я…
— Ром, я буду счастлив, если она вернется, но то, что творилось здесь раньше, уже не потерплю. Как ее здоровье? — стучу пальцем по виску.
— … — Юрьев громко дышит, сильно раздувая ноздри, скрипит зубами и, по-моему, жует себе язык, протыкая острыми резцами мышечную мякоть.
— Сменим тему, охламоны! — Фрол хлопает в ладоши и становится между нами, изображая рефери, вовремя подоспевшего к бойцам без правил на раскрашенном в яркие цвета октагоне. — Ромыч, обрати внимание на физиономию начальника. Левая щека у Котяна сегодня полыхает словно знамя государства со стремительно развивающейся экономикой. Теперь у нас не только товары этого трудолюбивого народа, но и супермодный макияж на грубой коже мужиков, которые с головой вообще не дружат. Что-то, твою мать, не выходит сменить тему. Ром, а у тебя с кожаным кадилом как?
— Порядок, — а Юрьев ведь реально подается на меня вперед, прищуривается и даже корчит рожу. — Твою мать! Пощечина, босс?
«И не одна!» — хочу добавить. Моя жена не дружит не только со слезами, но и инстинктом самосохранения, и вообще не знает, как правильно и доходчиво отказать взведенному и настроившемуся на жаркий секс мужику. Теперь, пожалуй, по порядку…
— Котян, что ты высматриваешь? — Сашок кивает на мою поднятую руку, в ладони которой зажат мобильный телефон. — Стрелу забил кому-то?
— Твоя Терехова — стерва, Фрол! — хриплю, не отрывая взгляда от того, на чем сейчас помешан.