— Ребята, прошу прощения, но мне нужно уехать, — засовываю телефон в карман и тут же выхожу из круга, на дуге которого собрались трое неудачливых в личном плане мужиков.
— С концами? — хихикает Фролов.
— Да. Возвращаться не буду. Встретимся завтра.
— Твоя контора — твои правила — твое желание, шеф, — продолжает говорить Сашок. — Инга перевела необходимую сумму, если это интересно.
Вот урод! С этого и надо было начинать наш новый день. Но нет же. Сашенька тянул кота за яйца и дергал тигра за усы. На последнем выражении меня странным образом куда-то в сторону ведет.
— Работайте, детки. У меня личные дела.
— Молодая жена? — подмигивает мне Фролов.
— И это тоже…
Но меня сильно обеспокоил тот факт, что я реально не контролирую мыслительный процесс. Вернее, мысли по течению идут, не стопорятся, проходят без преград, обходя встречающиеся на пути пороги, а вот там, где наступает водопад и резкое погружение в пучину, я утрачиваю силу воли и порю открытую херню. А если у меня в макитре образовалась по случайному стечению вполне себе имеющих место обстоятельств неоперабельная опухоль или какой-нибудь синдром из когорты психиатрических внезапно проявил себя после ЧМТ, полученной три года назад в результате той аварии?
— Я не вижу ничего, что бы вызывало беспокойство, Константин Петрович, — еле слышно говорит мой лечащий врач. — Никаких изменений — ни в худшую, ни в лучшую сторону. Что Вас конкретно интересует?
— Головные боли не прекращаются. Я не считаю это нормальным. Их появление оказывает на комфорт моей жизни негативное влияние.
— Частота? — доктор поглядывает на меня поверх своих очков.
— Два-три, иногда четыре раза в месяц. Если честно, я не засекаю такие периоды, но меня тошнит, шатает, словно я испытываю приступ морской болезни. Желчь стремительно подбирается к желудку, но не находит выхода наружу. Пропадает аппетит и во рту царит очень мерзкий привкус. Я…
— Мигрень — частый спутник последствий от того, что принято считать в Вашем случае основным диагнозом. Травма головного мозга никогда не проходит без дальнейших, можно сказать, вечных и пожизненных, напоминаний о себе. Сотрясение, ушиб, контузия, проблемы с кровообращением — все, что угодно, может стать предвестником больших проблем, требующих уже оперативного вмешательства. Что Вы принимаете? Какие медикаменты? Я не вижу назначений.
— Таблетки, ослабляющие спазм, и пью горячую воду с медом и лимоном, но…
— Вам помогает? То, что Вы упомянули, снимает или облегчает боль?
— До следующего раза, — злобно хмыкнув, отвечаю.
— Увы! Можно считать, что это стопроцентный результат. Поймите, пожалуйста…
— Доктор, я путаю имена, — прикрыв глаза, еле слышно говорю. — Вы считаете это нормальным? Стопроцентный результат?
— То есть? — светило наконец-то настораживается, упершись локтями в свой рабочий стол, подается на меня вперед, отрывая задницу от большого кожаного кресла, похожего спинкой на языческий трон.
— Суть именно та, которую я вложил в то, что только вот назвал. Вместо, скажем, Ани, я говорю Таня. Люди обижаются. Понимаете?
— Понимаю. Но это точно никак не связано с той картиной, которую я наблюдаю на Вашем свежем снимке. Расшифровка довольно точна и почти буквальна: нет патологий, нет новообразований, зоны, отвечающие за память, слух, зрение и речь, не повреждены. Это не физиология, Константин Петрович.
Утешил мудрый черт! Как, прикажете, такое преподнести той, которая не желает больше слышать мои оправдания и извинения, каковые, между прочим, я еще ни разу ей не произнес. И не дождется, мелкая козюля.
«Константин Петрович, добрый день. Прошу прощения, но мы так с Вами не договаривались!» — сообщение под грифом «номер два — с пометкой чрезвычайно долгожданное» прилетает в приватный чат.
— Прошу меня простить, но… — не могу оторвать глаза от того, что написала Галя-Фрекен Бок.
«Ваша жена ведет себя странно!» — еще одно вдогонку предыдущему разрывом прилетает.
«Что случилось?» — успеваю отослать, прежде чем получаю контрольный в лоб и однозначно насмерть.
«Я ухожу! Оплата не требуется, потому что не за что. Извините, но это…».
Вот же маленькая дрянь! Это перебор — бесспорно. Набирающий силу спазм, уже чуть-чуть пульсирующий у меня в висках, решил, по-видимому, сегодня вне расписания начать. Давлю педаль, без сожаления растираю газ, спешу домой, в котором происходит то, про что с утра я ни хрена не мог предугадать. Ася — больна! Больна… Неизлечимо, видимо…
Влетаю пулей в дом, не сбросив скорость, торможу с клевком. Уборкой здесь не пахнет — скорее, всё, наоборот. Где-то вдалеке воркует Тимка: он щебечет птичкой, рассказывающей сказки доброй публике о том о сём. Галина приседает, изображая книксен, а молодая Красова задирает нос. Ведьма! Взлохмаченная, горделивая, но, черт возьми, трусливая!
Боится, боится, боится! Ах ты ж, твою мать!
Всё сейчас читаю по невинным темно-голубым глазам. Дергается, злится, жутко нервничает. Переигрывает или действительно психует? А чем это здесь пахнет? Чего уж там! В этой комнате практически воняет. Страх источает слишком мерзкий аромат.
Я чую, чую… Чую!
«Мальвина, да ты меня боишься? Синий лён, синий лён… Ну, что же? Вновь мне сердце растревожил на глаза твои похожий синий лён. И если я в тебя влюблен, мои глаза сияют добрым карим светом. Кто виноват? Наверное, этот чертов синий лён и не иначе! С поэтом трудно спорить, детка. Не хлопай ледяными огоньками, не разгоняй волну. Будь мягче и покладистее. Будь проще, будь сама собой» — раскачиваю головой в такт древней, как сотворение мира, гребаной мелодии.
— Галина Никитична, подождите, пожалуйста, на кухне, — не спуская глаз с жены, обращаюсь к очень мудрой и спокойной женщине.
— У Вас кровь? — она в ответ мне задает вопрос.
— Нет, — хотя ощущаю, как из одной ноздри тонкой струйкой сочится что-то теплое и липкое. — Ничего страшного, скоро все пройдет.
Металлический вкус, который я подлавливаю кончиком языка в районе соединения губ, красноречиво заявляет всем о том, что где-то в голове у больного «Кости» разорвался истонченный возрастом или закупоренный жирной бляшкой тоненький сосуд.
— Я рассчитаюсь с Вами немного позже. Хочу поговорить с женой. Вы не возражаете? — резко поворачиваю голову, обращаясь к ней лицом.
— Нет, конечно. Извините, что так получилось.
Старое воспитание и, конечно, вежливость и такт. Как красиво эта тётя обыграла непростую ситуацию, в которую мы угодили из-за… Неё!
Теперь принюхиваюсь по-собачьи. Прищуриваюсь, как нацелившийся на жертву безжалостный охотник, и плотоядно улыбаюсь. Щелкнув языком, оскаливаюсь, рычу и через зубы выставляю ей на обозрение острый кончик. Девица звонко вскрикивает, затем зажмуривается и, всплеснув руками, трусливо отползает от меня. Она, похоже, умирает? Уже сознание теряет?
«Куда? Куда? Куда?» — громко прыскаю, намеренно сводя над переносицей брови, напяливаю на лицо свирепый вид и строю ненавистный взгляд. — «Жалкая, тщедушная… Шелудивая малышка! А где же вызов, дева? Где, видимо, по неосторожности растерянная наглость? Где гордость, киса? А-а? А?».
Да уж! Две женщины под крышей одного дома, на больших квадратных метрах две личности из когорты слабого, но безжалостного пола — фигура высшего пилотажа. Не мог себе представить, что с этим будут почти неразрешимые проблемы.
«Юль? Отомри и не смеши людей, ей-богу. Теперь тебе чего не так?» — тьфу ты! Здесь впору заругаться:
«Юля, Юля, Юля, Юля…» — приелось крепко, намертво, такое с мясом трудно оторвать.
Жена надменно надувает губы, шипит, разбрызгивая слюни:
«Я не она! Я Ася! Ася… Кто бы эта Юля не была!».
Я помню, помню, но… Годы брака с той, которую не могу не вспоминать, накладывают отпечаток на простое звукоизвлечение. Я бы рад заткнуться, не оговариваться, чтобы после перед синеглазкой не извиняться, но:
«Похоже… Я не уверен… Однако… Кажется, опять?».
— Что произошло? — выставляю руки себе на пояс, просовываю указательные пальцы в петлицы брюк, дергаю ремень и, по-видимому, завожусь.