— Мне не нужна прислуга! — выставляет подбородок.
— Я спрашиваю, какого черта ты здесь устроила?
А тут, пиздец, бардак! Кругом валяются наши вещи, детские игрушки, даже чистые подгузники и большим пятном сияет старая швейная машинка, уснувшая по центру главной комнаты на боку, подложив под щеки катушки ярких ниток.
— Что это?
— Моя машинка.
— Я вижу.
— Я не знаю эту женщину.
— Достаточно того, что Галю знаю я.
— Это твоя любовница? — сжав ручки в кулаки, наскакивает с намерением укусить здорового козла за ляжку.
— Ты пьяна или больна? — прищурившись, с нескрываемой в голосе угрозой ей рычу.
— Нет! — тут же отступает и отклоняется назад.
— Какого хрена, Ася?
— Зачем она пришла?
— Убрать в доме!
— Я с этим справляюсь самостоятельно. Этого недостаточно? — теперь ее черед выставлять на тонкой талии ручонки колесом.
— Мы будем мириться или предпочтем покусашки, женщина?
— Что?
— Я хочу прекратить скандал, который вчера сам же и устроил. Решил изящно подкупить тебя, но, видимо, неудачно. Так что, вот! — протягиваю ей бумажку, на которой черным по белому написано, что в моих мозгах царит порядок, а вынужденные лирические отступления в непрекращающееся прошлое всего лишь словесный мусор, который нужно терпеливо пережить и при этом постараться не сталкиваться с острыми осколками того, что со стремительной скоростью летит, не сильно задевая суть. — Это справка, — слежу за тем, с каким вниманием и осторожностью, она ее берет. — Я был в больнице, сделал снимок головного мозга. Думал, что болен, но все обошлось.
— Я не понимаю, что здесь написано, — фыркнув, возвращает мне.
— Пусть будет у тебя. Возможно, так ты быстрее наберешься терпения и перестанешь дичь творить. Ей-богу! — скриплю зубами, через которые еле-еле подходящие слова цежу. — Прекрати немедленно. Галя посчитает тебя психически больной, у которой на руках маленький ребенок. За это можно запросто загреметь под нехорошую статью. А если…
— Что? — выпучивает толстолобик глазки.
— Да, синеглазка, тебя можно в один присест лишить родительских прав и выставить умственно отсталой, а стало быть, неполноценной. Ася-я-я-я! — вытираю струящуюся беспрерывно кровь. — Черт! — смотрю на грязь, которую на себе развел. — Да что со мной?
— Нужно надлежащим образом устроить голову и…
— Вот и займись мною, этим всем, в конце концов. Где сын?
— Там, — за свое плечо кивком мотает.
— Ему, похоже, все равно, — пячусь в сторону дивана, двумя руками вслепую шарю по обивке и наконец сажусь. — Блядь, Красова, ты меня достала! Чем тебе Галочка не угодила?
— Она трогала мои вещи, — гундосит, словно жалобу трындит.
— Примеряла, что ли? — пытаюсь запрокинуть голову назад. — У нее корма побольше будет, а свои сисяндры она в твои надуличники, как ни стараясь, точно не впихнет. Так что не так с вещами? Имела неосторожность что-то не туда сложить?
— Не надо, — жена подскакивает и, схватив меня за щеки, голову удерживает на весу. — Назад отклоняться не стоит. Ровно посиди, пожалуйста.
— Галина Никитична? — выкрутившись, случайному свидетелю кричу.
— М-м-м, — рычит голубоглазая коза и отступает, покидая наше «поле боя»…
Кровь удалось остановить только через полчаса, в течение которых я, рассиживаясь сиднем на диване, исподлобья — так меня стреножила жена — наблюдал за тем, как две непростые женщины бились задницами в довольно-таки крупной по имеющимся габаритам комнате, отвоевывая место под хозяйственным солнцем, степенно умиляя мои слух и зрение.
Похоже, ночка будет бессонной. Боль становится почти невыносимой. Ключевое слово здесь — «почти», но от этого, откровенно говоря, нелегче. Брожу по кухне, закидывая внутрь болеутоляющее и медовый кипяток, от которого уже нехило так тошнит. Духота и темнота — мои ночные спутники сейчас. Волна негодования вроде бы успешно откатила, по крайней мере, я получил обед и даже ужин. Жена помалкивала за столом, но гнев столь явно все-таки не испускала. Мы покупали сына, устроили ему почти ночные бдения: я разложил маленькое тельце на себе и проводил планерку с пацаном, шепча, выбалтывал секреты бизнеса, давал характеристики друзьям, активно рекламировал Романа, вел умные — так мне тогда казалось — беседы с малышом. Потом к нам подключилась Ася, которая дала добро на кумовство, и даже предложила кое-что свое:
«Пусть крестными будут Юрьевы!»,
и сразу же, смутившись, шепотом добавила:
«Если ты не возражаешь, до-ро-гой?».
«Мелкая ехидна!» — срубить бы голову. Пиздец! Я больше не могу. Расставив руки, упираюсь ладонями в столешницу, напрягаю мышцы, и оторвав ноги от земли, подвисаю, верхней половиной тела балансируя над поблескивающим в лунном свете кухонным столом.
— Костя? — жена, как привидение, откуда ни возьмись материализуется на кухне.
Я спрыгиваю и ловлю толчок в подскакивающую крышку потасканной черепной коробки.
— Черт! — жмурюсь, как насильно выглаженный кот. — Что? — не поворачиваясь к ней лицом, обращаюсь профилем, слишком сильно скашивая глаз.
— Что-то случилось?
— Все нормально. Голова болит. Иди спать.
Босые ноги шлепают по вылизанному дважды — вчера-сегодня — кафелю, а их хозяйка, обнимая со спины, становится за мной.
— Что ты… — вздрогнув, пытаюсь повернуться.
Тонкие, но сильные ручонки берут меня в тугой замок, затем сминают ткань футболки, а кто-то не слишком маленький, но очень нежный, прикладывается грудью, животом, лицом к моей спине.
— Не поворачивайся, пожалуйста, — хрипит захватчик.
— Ась…
— Не поворачивайся, я тебя прошу.
— Иди в кровать.
— Извини, пожалуйста, — пищит вдруг ни с того и ни с сего жена.
— Проехали. Принимается. К тому же, блин, за что?
— За то, что ударила. Я не знаю, что на меня тогда нашло, просто…
— Обида, вероятно? — вполоборота обращаюсь к ней.
— И не только!
Твою ж, блядь, мать, как это ни странно, но тянет раструсить Мальвину на подробности.
— У меня голова болит. Давай, наверное, поговорим с утра.
— А так?
У нее почти ледяные руки. Чего уж там! У нее такие же по температуре ноги. Когда жена в кровати пристраивает их рядом со мной, то, если честно, возникает дикое желание окунуть их в жерло с булькающей магмой или в чан с расплавленным металлом, чтобы прогреть и навсегда отбить охоту меня пытать лягушачьей влажной кожей.
— Ася-я-я-я, — прикрыв глаза, мычу.
Ладонями, как броней, она мягко прикрывает мне лоб, осторожно придавливает, заставляя отклонить башку немного на нее.
— Приятно, но…
— Идем со мной.
По всей видимости, спать?
— Я подойду позже. Давай-ка без меня.
— Я помогу…
«Чем ты можешь мне помочь, дитя природы?» — воркую про себя, но, как на аркане, все-таки за ней иду. Я полагал, что мы пойдем в спальню, заберемся на кровать, там поговорим немного, она еще разочек извинится — на всякий случай, а потом, возможно, займемся тем, что помогает женщинам в периоды мигрени, выдуманной и реальной. Нет, увы! Я, как это ни странно, ошибся, потому как направляемся мы с ней в большую комнату и садимся одновременно, и синхронно, словно по немой команде, на диван. Ерзая на заднице, девчонка заползает выше, пока не достигает места пересечения спинки и сидения. Затем, двумя руками взяв меня за плечи, укладывает головой к себе на бедра и колени.
— Вот так! Ты не мог бы…
Не надо, черт возьми, меня упрашивать. Я самостоятельно допер, к чему она ведет. Закинув ноги и согнув их в коленях, я располагаюсь с офигительным комфортом на своей жене.
— Тяжело? — повернув к ней голову, таращусь в женский прилипший к позвоночнику живот.
— Нет, но…
— Постараюсь не шевелиться.
Она рисует по моей щеке ногтем, проходит по царапине, при этом что-то говорит или даже напевает.
— У тебя красивый голос.
— Нет.
— Прими спокойно комплимент: поблагодари, улыбнись и просто подтверди. Если мужчина не хочет, он не станет. Понятно?