— Нет.
— У меня действительно мигрень, Красова, а это означает, что я не собираюсь играть с тобой в «логическое утверждение — гребаное доказательство». Ты великолепно поешь — сын со мной согласен, если что. Отменно шьешь — это нужно развивать и это точно будет. Прекрасно готовишь — мой аппетит все подтверждает. Что…
Она сжимает свой живот и жутко морщится.
— Что случилось?
— Ты не обманываешь?
Как ее еще назвать? Да только так, чтобы внезапно не схлопотать по наглой роже.
— Нет.
— Я не хочу, чтобы эта женщина приходила в наш дом.
— Почему? — она массирует мне лоб, аккуратно придавив виски, щекочет уши, затем царапает затылочную часть и снова возвращается к лицу.
— Мы не господа, Костя. Я не барыня, а ты не дворянин.
— Чего-чего? — пытаюсь оторвать башку, но не выходит.
— Я со всем справляюсь и мне нетрудно. Мне неприятно присутствие постороннего человека в этом месте. Пожалуйста…
— Она замужем, Ася, у нее трое детей и даже есть первый внук. Галочка сильно старше. Как ты…
— Я не хочу! — забирается пальцами мне в волосы, впивается ногтями в кожу и скребет проборы, продуцируя к выходу наружу мое только-только проступающее подкожное сало.
— Хорошо, — смаргиваю и замолкаю.
У нее, по-моему, рефлекс заточенности на первенство-победу по всем фронтам. Ей необходимо организовать соревнование, в котором личное участие, многочисленные состязания и собственный успех всегда находятся превыше всего.
— Тебе не нужно ничего доказывать. Слышишь?
— Да.
Господи, как хорошо. А боль ведь отпускает. По крайней мере, пульсация затихает, а прохлада ее рук творит поистине чудеса. Она, наверное, знахарка, травница, гомеопат — природный лекарь, заинтересованный в излечении эскулап.
— Ася?
— М?
— Потерпи немного. Я не специально. Это, видимо, вредная привычка. То имя въелось и зудит. Вытравить пока не получается, но я стараюсь.
Я не закончил, но меня как будто прерывают. Склонившись надо мной, прикрыв нас белой гривой, жена целует осторожно в нос, а после переходит плавным образом на губы. Талантливо и весьма провокативно!
У нее мягкий поцелуй, несмелый, легкий, невесомый, слишком нежный. Таким таких, как я, не разбудить. Обхватив ее затылок, притягиваю к себе и, широко раскрыв свой рот, впиваюсь в губы, окольцевав их по большому радиусу. Она постанывает, желает, видимо, перехватить инициативу, а посему играет языком, цепляя, как рыболовным маленьким крючком, внутренние части моих щек и десен.
А что там с головой? О ней я, видимо, уже забыл. Сейчас кое-что другое на повестке очень длинной ночи.
— Всё-всё-всё, — сам прекращаю, сам разрываю, первым отстраняюсь. — Тихо, девочка, не так быстро, не гони.
Мальвина дышит широко раскрытым ртом и странно потемневшими глазами смотрит свысока на того, кого хотела жестко растерзать вчера.
— Всё! — убирает руки и откидывается назад.
Я сбил ей кайф? Расстроил планы? Сыграл не так, как было запланировано? Ну что ж!
— Идем в кровать, — я предлагаю руку и жду ответного броска. — Ася, спать уже пора…
Глава 14
Новые правила… Что за черт, жена?
«Кто рано встает, тому Всевышний подает!» — гласит народная пословица, к которой редко кто прислушивается. Не знаю почему, но я, между прочим, тоже из глухого большинства. Но сегодня, видимо, не спится. Я бодрствую с четырех часов утра, хожу смурной, изображая зомби, у которого есть своя семья. Сыночек, проглотив язык, следит за тем, как я, не торопясь, размечаю внутреннее пространство его новой комнаты. Он водит темными глазёнками и кушает большой и сладкий палец на пухлой ножке, которую почти на лоб себе задрал.
— Вкусно, барбосёнок? — подмигнув, обращаюсь к маленькому компаньону.
Ни звука. Абсолютно глухо. Даже страшно. На небольших квадратных метрах хозяйничает гробовая тишина и два «здоровых» мужика!
— Не расположен, что ли? Плохо спал?
Опять молчание.
— Вырабатываешь характер?
Или защищаешь мать? Солидарен с Асей?
— А!
Отлично, значит, кто-то в «яблочко» попал.
— Как ты смотришь на то, чтобы завести семейный ритуал? — теперь серьезно обращаюсь к малышу. — Раз в неделю, например, мы будем собираться за большим столом — благо такой у нас уже есть, начнем устраивать семейный совет или откровенные беседы по душам, что-то с умным видом обсуждать, возможно, иногда конфликтовать, но без рукоприкладства, разумеется, — здесь я потираю подбородок, хорошо заросший за два дня, при этом вспоминаю, как одна блондинистая хивря показала мне «что зря», — потом съедим, например, глубокую тарелку сырного попкорна, выпьем по стакану молока, возможно, сока, кстати, я предпочитаю томатный, а ты?
— А! — он наконец-то отпускает маленькое яство и хлопает ладонями по мягкой и большой кошёлке, в которой разминает юные бока, пока с утра пораньше поджидает мать.
— Заметано, сын. Значит, сегодня и начнем. Тебе сколько?
Четыре, но очень скоро будет пять.
— А мне, знаешь, сколько?
Сорок, но только через четыре полных дня!
— Ты море видел? — щелкаю рулеткой. — Думаю, что только на картинках или по рассказам мамы. У меня сегодня выходной день, дружок, так что проведем его на пляже. Хорошо?
Похоже, кое-кто устал. Мальчишка громко крякает, молниеносно начинает всхлипывать и по спирали, разгоняя тон и полутон, заходить на дикий вой.
— Тшш-тшш-тшш! Что с тобой? — склоняюсь над сучащими ручонками, сжатыми в розовые кулачки, которыми он норовит меня ударить. — Кушать хочешь? Или компания чересчур навязчивая? — он водит плечиками, выгибает спинку, выпячивая грудь, показывает мне кончик языка, а на финал, посмеиваясь, сочненько плюется и четко попадает мне в лицо.
Все ясно! Мог бы и не продолжать…
Ее, наверное, сильно развезло? Жена валяется в постели и не спешит вставать. Тонкие бретели ночной сорочки застыли на ключичных косточках, с трудом удерживая шелковую ткань, которая нет-нет, да и оголит большую грудь. В это царство лучше не вносить ребенка, который видел женские титюли лишь под одним углом:
«Придется, барбосёнок, у себя немного подождать».
Она такая беззащитная, когда лежит с закрытыми глазами и делает вид, что сладко спит. Очень нежная, слишком хрупкая, почти хрустальная, прозрачная, незамутненная и чистая жена. О такой натуральности, если я не ошибаюсь, принято говорить, как о кристальности, сравнимой с чистотой слезы, которую на слишком белой коже рассмотреть без оптики нельзя.
Что же ты за явление такое? Распущенные волосы разложены — и не иначе — по небольшой подушке, красиво обрамляют кольцами задумчивое, погруженное в мечты и негу, идеальное лицо. Фролов заметил очень точно — она действительно красавица. Хотя я мог бы кое-что дополнить:
«Красива, когда не распускает руки и не раскрывает злого рта!».
Моя щека визжит о том, что обручальное кольцо, по-видимому, ей немного велико. Горячий обод застыл в районе сочленения первой и второй безымянных фаланг и не опускается на основание тоненького пальца. Спадает, но задерживается на косточке и не дает упасть на пол, зато эффектно раздирает кожу тому, кто под раздачу с ювелирным украшением по воле случая попал. Светлые ручонки, отсутствующий напрочь маникюр и единственное дорогое украшение, которое я ей навязал, напялив с легкостью на правый безымянный палец.
Как разбудить ее, чтобы не испортить впечатление?
Тимоша возится, при этом издает смешные звуки: курлычет, что-то на своем себе же говорит, агукает и гулит, тихо тпрукает губами, тормозит, затем хохочет и тонким голоском звенит. Я убавляю звук динамика детской рации и прячу электронное устройство под подушку, а после крадущейся походкой направляюсь к той, которая спокойно в одиночку спит.
— Доброе утро, — присаживаюсь на край кровати, напираю задницей, толкая спрятанное под летним одеялом тело в мягкий бок и твердое бедро. — Подвинься, синеглазка.
— … — жена забрасывает кисть себе на лоб и, щурясь, лениво открывает пока еще замыленный глазок.