— Ай! — вскрикивает, а затем внезапно начинает хохотать. — Щекотно! Не трогай, пожалуйста.
— Пупочек?
— Не трогай, я сказала, — добавив «ужас» в голос, как будто бы настаивает.
— Ты заходишься в истерике, когда я попадаю пальцами в эту маленькую ямку?
— Не трогай! — теперь порыкивает, немного угрожая.
Не знал об этом месте! Буду знать…
— А если здесь? — подбираюсь к треугольнику любви, кругами разгоняю негу. — Что скажет юная Матильда?
— Не называй её так.
— Её? — добавить бы «однако!». — А как предпочитаешь? Её, её, её… — подкатив глаза, пространно продолжаю. — Всё же женский род! Итак?
— Никак, — бухтит под нос.
— Ася, я заплатил госпошлину…
— За что? — внезапно оживляется.
— За тебя, Цыпленок. Я отвалил государству мзду за свою жену.
— Я тебе должна?
Наверное, по гроб всей жизни. Нельзя же быть такой. Как объяснить, что это шутка? Я просто пошутил. Брякнул. Не подумал. Видимо, сглупил.
— Давай серьезно, женщина, — укладываю подбородок на ее плечо.
— Я слушаю, — она действительно ощутимо настораживается.
— У нас был незащищенный секс. Мне очень жаль, что я не сдержался и, если честно, то вообще забыл про важную резинку. Твоя порнуха пробила на такую дичь. Пф-ф-ф. Я кончил внутрь, Ася. Могут быть последствия. Твой цикл восстановился? Чем порадуешь, женщина?
— Почти.
— Это как понимать?
— Пятьдесят на пятьдесят. Я не кормлю грудью, но регулярности все равно не наблюдаю.
— Отлично! — а я с неудовольствием шиплю.
— Но я же извинилась…
Я все, конечно, принял, тем более что извинения принесены были, если я не ошибаюсь, дважды: на кровати и в душевой кабине, когда друг другу мыли спины.
— Послушай, пожалуйста, — теперь прикрыв глаза, шепчу.
— … — она помалкивает и почти не дышит.
— Не бойся, не бойся. Просто, — глотаю, двигая кадык, давлюсь слюной и кашляю, но подбородок от нее не убираю, — дети — это дорогой подарок. И если вдруг мы забеременеем, то обязательно родим. Иное никогда не будет обсуждаться. Я категоричен в этом вопросе, Ася. Считай это придурью или хозяйской замашкой, но никаких абортов и подобных тайн. Все, что связано с личным, интимным, нашим, общим, обсуждаем и не скрываем.
— Семейный совет? — скосив глаза, смеется.
— Но без сына. По таким случаям Тимофей не будет иметь право голоса. Это только между нами, женщина. То же касается вопросов здоровья и того, от чего зависит стабильность в этом доме. Я предпочитаю правду, возможно, горькую и некрасивую, зато чистую. Ни хрена не выйдет, если у нас появятся друг от друга тайны. Поверь, пожалуйста, я знаю, о чем говорю. Не стоит угождать кому-то в ущерб себе. Угу?
— Я не угождаю, — укладывает свои руки поверх моих ладоней, пристроенных с комфортом на ее лобке. — Я бережно отношусь к нашим отношениям. Ты знаешь, вероятно, мне повезло, и я впервые счастлива в этой жизни: у меня все случайно появилось и нет проблем. Муж, сын и это место. Спасибо, Костенька, за это.
— Так уж и нет? — обращаюсь прямо в ухо. — А цветы от кого? — намекаю на тот здоровый веник из фроловских роз, которые стоят в огромной вазе на прикроватной тумбе с женской стороны. — Поклонника завела, Ася Красова?
— Это муж принес, — жена, похоже, не сдается. — Хотел задобрить, потому что обманул.
— Обманул? — настало время изумления и бешеной экспрессии. — Когда? Как он посмел? Подлец! — впиваюсь в шею. — Чем от тебя пахнет, Цыпа?
— Птичьим кормом? — прыскает девчонка.
— Чем-то сладким! Напоминает карамель. Как ее, — пытаюсь вспомнить название того, что вязко и противно застревало у меня в зубах, сдирая только сделанные пломбы, — «Мечта», если не ошибаюсь?
— Я не знаю, что это такое.
Не много детка потеряла.
— «Снежок»? — накидываю вариантов, не обращая внимания на ее возню. — «Раковые шейки», а может быть, «Дюшес»? Кто подарил цветы? Я спрашиваю в последний раз, жареная птичка. Быстро отвечай, — рычу в ключицу и засасываю кожу. — Конец грядет, запартизанившаяся недотрога.
Фингал, синяк, засос… Гематома, подкожное кровоизлияние… Грубость… Сволочизм?
Однако я предпочитаю:
«Красовская метка!».
— Не прячь следы, — обвожу пальцем только-только проступающий сине-алый контур. — Хочу видеть, чтобы помнить.
— Помнить?
— Сегодняшнюю ночь. Запомни все, что мы творили. Аська?
— Угу.
— Мне будет сорок лет уже через три дня. Я…
— Ты Дева?
Это вряд ли! Определенно между ног не щель, а кое-что побольше.
— По знаку Зодиака, Костя, — она читает мысли, себя же поправляет.
— Давай устроим фотосессию по этому случаю. Я хочу альбом в качестве вашего подарка. Но…
— Я пересылала фотографии Тимки и свои, — тушуется, наверное, случайно кое-что из «избранного» вспоминая.
— У нас нет свадебных.
— Есть! — задирает голову, обратив ко мне лицо.
— Официальные и скучные, а я хочу живые. Пусть будет что-то, что сделано не по официальному принуждению, поводу или чьей-то просьбе, а потому, что мы так захотели. Это ведь не будет сложно? Как ты смотришь на такое?
— А что кроме этого? — жена становится передо мной и вглядывается в сверкающую перед ее носом мою кожу. — Очень нравится это пятнышко, Костенька, — прикладывается носом к здоровой родинке на моей груди, — у Тимки, кстати, есть похожее, но немного дальше.
— Под мышкой, — прикрыв глаза, припоминаю, что у сынишки на бочку, с правой стороны сверкает пятнышко, которое я передал ему.
У моего отца, у дедушки Тимоши, было в том же самом месте подобная отметина. От отца к сыну. От предка к юному потомку.
— Ася, ты согласна с предложением? — я на нее опять смотрю.
— Да, конечно. Будут гости? — пристраивается на моем плече, водит щечкой, почти не прикасаясь.
— Официально нет.
Хотя коллеги, подчиненные и просто мимопроходящие внепланово организуют что-нибудь. Здесь разговор короткий:
«Все люди — братья, а крепостное право уж много лет как отменили. Я не могу им это запретить, а вот подстроиться и сделать вид, что счастлив, — такое однозначно по плечу и вполне возможно»…
Жена лежит ко мне спиной и, выставив перед собою руку, рисует что-то в воздухе, а за окном уже вовсю сверкают молнии и воет жуткий ветер, ломая кроны кустарников-деревьев. Она считает? Ждет с нетерпением грома?
— Один, два, три, четыре…
«Я тебя люблю» — её слова, на которые я больше не смогу ответить. Ей «повезло»? Она ведь так сказала? Я сделаю для этого Цыпленка всё, но ответного признания девчонка не дождется: с этим однозначная завязка, на этом разговор закончен.
Четкий контур. Плечи, грудь, талия, крутые бедра и крепко сведенные ножки, немного согнутые в коленях, выставленные мне на обозрение блестящие в лунном свете ягодицы; и волосы, заплетенные в тяжелую косу, перекинутую ей через плечо, с которой она, как кисточкой играет, набрасывая легкие мазки на полотно, на котором мы с ней замираем в ожидании природного разрыва. Углубление на позвоночнике, две поясничные ямки и сладкий копчик, куда я направляю палец: вожу ногтем, почти штрихую, губами трогаю лопатку, лижу, причмокивая.
— Ася?
— Я очень счастлива.
— … — ее, по-видимому, еще не отпустило.
— Я так тебя люблю, а ведь еще недавно я тебя, — внезапно затихает, а переведя дух, спокойно продолжает, — боялась. Как чего-то жуткого! Костенька?
— Почему?
— Из-за ребенка.
— Не вижу связи, — подползаю ближе, обнимаю и притягиваю, повторяя форму, копируя сложение, ясный образ.
— Могу себе представить, что ты обо мне подумал, когда я появилась в этом доме. Но…
Я помню, как она сидела на парапете из дикого камня, поддерживала сына, спрятанного в слинге. Она смотрела с вызовом, боялась — это было очевидно, но не меня, а того, что, возможно, будет позже. «Возможно» навсегда осталось маловероятным и почти ничтожным.