Простые слова, но ведь верные? А если я вдруг полюблю? Полюблю того человека, который нечаянно меня обидит, ударит, может быть, или прогонит, потому что я в чем-то, например, не оправдаю возложенное им на меня доверие. Должна ли я терпеть или нужно вспомнить маму? Простить — забыть?
— Я не боюсь, Денис. Ничего и никогда. У меня такое воспитание и я люблю учиться, между прочим, — выставляю подбородок. — Кстати, у меня все же имеется образование и диплом, пусть и не торгового института, — мгновенно осекаюсь, вспоминая, что опрометчиво не уточнила, как его по отчеству величать и какое здесь принято корпоративное обращение к вышестоящим лицам, — простите, пожалуйста, а как дальше? Денис и…
— Вы бесстрашная? Отлично, все устраивает. Внутренняя политика этого места предполагает теплые и дружеские отношения. Тем более что мы уже как будто стали ближе и кое-что узнали. Мишка — имя моего сына, ему всего лишь три годика, живем с ним вместе. Мои родители мне помогают. А я Денис, Ася. Просто и без отчества. Будем знакомы? — опять протягивает свою руку.
Он отсудил, отвоевал ребенка? Мать, вероятно, оказалась недостойной? Изменила, что ли? Бросила? Наверное, нашла другого? Кандидатуру пересмотрела, потому что Денис не получил рекомендацию от своего куратора в этом направлении?
— Я не привыкла обращаться к малознакомым людям просто по имени.
— Тогда попробуем так. В этом месте мы не обращаемся друг к другу по именам и отчествам, но цепляем бейджики на форменные жилетки, на которых жирным маркером выведены большие буквы, складывающиеся в наши имена, при этом обращаемся к коллеге исключительно на «Вы» или спокойно произносим то, что прочитываем на карточке, — стучит пальцем по прямоугольной табличке, прицепленной к его одежде. — Идемте со мной. Здесь очень шумно, а в кабинете будет и удобнее, и спокойнее. Ася?
Он меня упрашивает?
Постоянная клиентка, беспокойная и говорливая Эльмира, мама троих малолетних детей, любящая жена Саркиса, который все-таки добился долгожданного мальчишку, выполнила обещание и в некотором роде удовлетворила мою просьбу. Я могу быть принята на хорошо оплачиваемую работу и, как это предусмотрено законом для матери ребенка до трех лет, на неполный день. Стажировка? Денис? Две тяжелые недели, которые нужно перетерпеть, а потом — собственный заработок, финансовая независимость, подобие свободы? У меня есть выбор? Убеждена, что нет!
— Сейчас-сейчас, тише-тише, а-а-а, а-а-а, — переступая с ноги на ногу, укачиваю Тимку, собирающегося открыть свой ротик то ли для зевка, то ли для подачи голоска. — Скажите, пожалуйста, а где у вас продается мороженое?
— Мороженое? — Денис вдруг громко прыскает. — Ася, да Вы большая оригиналка! — теперь, похоже, он хохочет. Открыто, не стесняясь. — Черт! Извините. Вон там! — подмигнув, кивком указывает себе за спину. — Согласны или только после дегустации продукции?
— У меня маленький ребенок, Денис. Я могу…
— Понимаю, — теперь становится чересчур серьезным. — К сожалению, детский садик при магазине не предусмотрен ни правилами, ни санитарными нормами, ни законодательством. Дети не должны находиться на рабочих местах своих родителей, для этого есть специальные учреждения.
— Нет, — отскакиваю, как ужаленная.
— И это понимаю. Однако, есть выход, — почти крадучись наступает. — Рассказать или Вы категорично настроены против? Послушаете или молча к холодильнику проводить?
Мой сын не отправится ни в один из предложенных государством питомников для содержания малышей. Он получит достойное образование, когда пойдет в школу, затем, наверное, поступит в институт — что выберет и как захочет; а до этого момента Тимофей будет получать наши с Костей любовь и бережное внимание, по возрасту начнет общаться со сверстниками, которых встретит во время прогулок на детских площадках. Я не доверяю коллективному и бессознательному воспитанию. Наши дети никому не нужны, кроме нас самих.
— Моя мама — воспитатель детского сада, ясельные группы. Знаете, что это такое?
— Да, — укрыв головку малыша ладонями, сформировав живой раздутый купол, защищаю барбосёнка.
— Она уже на пенсии, Ася. Присматривает за Мишкой и…
— Я Вас не знаю, — мгновенно отсекаю, потому как прекрасно понимаю, к чему он клонит и на что толкает. По-видимому, я вынуждена буду отказаться от любезного и подозрительного предложения.
Они совершенно чужие люди для меня, а значит, и для моего ребёнка. Даже если познакомимся поближе и вступим в отношения стажер-куратор, все та же пропасть будет просто-таки непреодолимой. И меня — увы, наверное — не убедить аттестатом, сертификатом или дипломом о направлении и квалификации, которыми обладает его мать.
— Мы познакомимся в кабинете, если когда-нибудь туда дойдем, — условие как будто шепчет. — Послушайте, Ваш рабочий день будет начинаться с девяти утра и заканчиваться в час дня. Четыре часа! Негусто, да? Вы кормите?
— Нет, — отвечаю, словно прохожу опрос.
— Минус одна проблема. У нее огромный опыт и отменный послужной список, к тому же ей присвоена высшая категория в педобразовании, есть огромное количество медалей, орденов и грамот. В те времена это было очень модно. Моя мама — отличник образования и заслуженный воспитатель. Ее фамилия Яковлева, Алина Семеновна. Может быть, Вы слышали что-нибудь о ней?
Я ослышалась? Не может быть! Он ведь сказал:
«ЯКОВЛЕВА!».
«И отчество такое же» — шепчу безмолвно, не раскрывая рта.
— Простите, — давлюсь, пока пытаюсь проглотить несвоевременно подступившую к горлу желчь.
— Вам плохо?
— Анна Семеновна Яковлева. Вам что-нибудь говорят эти данные? Вы знаете эту женщину?
— Господи! — рванув вперед, Денис оказывается нос к носу передо мной. — У матери есть родная старшая сестра. У них большая разница в возрасте. Если не ошибаюсь, почти десять лет. Но они, к сожалению, не общаются. Так уж сложилось. Близкие и завистливые родственники, понимаете?
Мне почему-то кажется, что мама Аня — его:
«Родная тетя!».
Не могу поверить, ведь воспитательницу никто и никогда не навещал. Она умирала в гордом и осточертевшем ей до чертиков, проклятом одиночестве. Ни одна живая душа не удосужилась поинтересоваться состоянием ее здоровья. Это был опасный и почти всегда смертельный рак… Гадский рак сожрал любимую Анюту. Она держалась до последнего, но так и не произнесла ни единого неблагодарного или злого слова в адрес тех, кто, не стесняясь, поносил и проклинал ее. Наверное, мамочка неистово молилась, когда выгибала спину и корчилась в конвульсиях, переживая новый приступ ужасающей агонии. Ее крик до сих пор стоит у меня в ушах. Как же так? У нее, как оказалась, есть семья. Денис — ее племянник, а его мать — возможно, младшая сестра.
— Мы не общались, Ася. У тёти Ани был непростой характер. Родители, мои дедушка и бабушка по материнской линии, разделили детей при своем разводе. Аля осталась с мамой, потому что была очень маленькой и фактически не имела права голоса, а Аня сознательно выбрала отца. Я… Вы не возражаете, если мы все-таки пройдем в мой кабинет? Пожалуйста.
— Аня умерла, Денис. Анечка умерла восемь лет назад. Господи! — всплеснув руками, закрываю лицо. — Извините меня, пожалуйста. Это очень больно, — пищу куда-то вглубь себя.
— Ася? — он трогает мой локоть.
— Да-да? — поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом.
— Я видел тётю только на фотографиях. Вы думаете…
Я всегда ношу в кошельке маленькую фотокарточку, на которой мы с мамочкой изображены. Присев на корточки и прижавшись своей щекой к моей головке, с выставленной вперед рукой и по-утиному вытянутыми губами Аня указывает на что-то, сосредоточенное вдалеке.