«Как прикажете или так точно!»,
но язвительность я все-таки предусмотрительно убираю и отдаю букет белоснежных некрупных роз в нераскрывшихся бутонах Ольге, а затем стучу и, не дождавшись разрешения, почти мгновенно захожу…
Стоп! Наверное, я не туда попал. Совсем не узнаю её. Не узнаю свою жену. Этого не может быть. Что это? Как подобное вообще возможно? Кто за это ответственен? И к кому мне предъявлять претензии?
Ведь состояние моей жены тяжело назвать блаженным и умиротворенным. Подлый врач обманул меня, когда заверил, что с ней всё в порядке, а выход из наркоза прошел без неожиданных включений со стороны женской психики? Не верю… Не верю, что такое происходит наяву и я не сплю или тупо грежу, находясь под сильными галлюциногенами. Охренеть, какая с моей стороны беспечность и непонятная наивность, ведь я на всё вдуваемое мне в растопыренные уши повёлся, как зелёненький мальчишка. Как же так? Современный мир, новейшие технологии, пересмотренная вдоль и поперек доктрина, а успокоительные методы непокорных пациентов остались прежними, на уровне каменного века?
Она ведь связана? Её левая рука пристегнута здоровым смирительным наручником к железной штанге изголовья, а правая нога находится в подобном положении, но только в изножье расхристанной кровати. Белье скомкалось под непокорной пациенткой, а подушка завалилась куда-то между стенкой и разобранной постелью.
— Ася! — я вскрикиваю и моментально разворачиваю Тиму к ней спиной. — Тише-тише, детка. Черт! — вылетаю пулей из палаты и сразу натыкаюсь на спину Ольги, которая, похоже, караулит вход. — Подержи его, а лучше выйди отсюда. Побудь там с мужем. Оля…
— Что?
— Пусть Рома позовет главного врача. Пусть поставят на уши больницу. А Никита пусть сочиняет иск. Я… Я…
— Что произошло? — она прижимает детскую головку к своему плечу и переступает с ноги на ногу.
«Они связали ее, как дикое животное. Стреножили, обездвижили, зафиксировали? Эти докторишки Асю изнасиловали?» — мотаю головой и давлюсь слюной.
— Иди к мужу.
— Хорошо…
Она ведь смотрит? Смотрит мне в глаза и безмолвно, тихо плачет. Встав на колени перед кроватью, на которой лежит Мальвина, я дергаю наручник, пытаясь раскрыть захват, предусмотрительно укрытый мягкой тканью.
— Костя? — шепчет Ася и еле слышно всхлипывает.
— Потерпи. Что это такое? — скребу пальцем по замку, который, по всей видимости, без ключа не открывается.
— Она пыталась уйти, — в наш разговор с женой встревает маленькая пациентка лет сорока-сорока пяти, соседка по палате, сидящая на своей кровати и раскачивающая с бешеной амплитудой и такой же скоростью затянутые эластичными бинтами худые ноги. — У нее открылась рана и ее…
Связали, как приготовленную на убой скотину?
— Я думала, что ты бросил меня, — хрипит жена, смеживая веки.
— Ты в своем уме? — скриплю зубами, просовывая палец между манжетой и женской кистью. — Блядь, Ася! — рычу и завожусь. — Куда ты собралась?
— Я думала, что ты… — как будто бы издалека вещает.
— Избавился от тебя? Ты психически здорова?
Да уж! Её бы показать другому специалисту после выписки из этого отделения. По-видимому, процесс восстановления пройдет не по тетрадным записям. А жаль!
— А где Тимофей?
— За дверью. С Юрьевой.
— Ты принес мне цветы? — она заглядывает мне через плечо и пялится на букет, который я положил на тумбочку. — Розочки? — блаженно улыбается. — Беленькие, очень нежные. Пахнут?
— Ты можешь помолчать? — а про себя со злостью добавляю «психопатка чертова».
— Ты не ушел, не ушел, не ушел, — всхлипнув, зажимает свободной рукой себе рот и добавляет шепотом заезженное, — прости, пожалуйста!
— Нужно позвать дежурного врача и… — подсказывает «умная» соседка. — Если бы так легко можно было освободиться, то и я бы помогла ей.
— Почему тебя связали? — упершись лбом ей в переносицу, огромным наглым буром ввинчиваюсь в женскую коробку. — Пиздец, Цыпа! Что ты вытворяешь?
Я двигаю ресницами и, вероятно, щекочу ее, потому как Ася прыскает и отклоняется.
— Куда ты хотела уйти? Почему позволила с собой такое обращение? Это же… Это было против воли?
Твою мать! Какие глупые вопросы я задаю ей, хотя прекрасно знаю на них подходящие ответы.
— У меня, наверное, — я отклоняюсь и слежу за тем, как она по-детски мило подкатывает глазки и пытается растянуть на обескровленных — до такой степени они белые с заметным синим оттенком — губах, — произошло помутнение, Костенька. А Тима…
— Он здесь, здесь, здесь! Ася, приди в себя.
— Это седативные, — подсказывает мне соседка. — Они ей вкололи приличное количество подобной химии. А что было делать? Ваша Ася не давала ночью спать. Дежурные не любят, когда пациенты буянят и пытаются после сложной операции на своих двоих убраться в неизвестном направлении. Не страшно, скоро все пройдет. Она даже замолчала на, правда, не слишком продолжительное время. Горько плакала и в бреду, когда со сном боролась, звала маму. Вы бы привезли ее родительницу или…
У нее никого нет! Только я и сын. Еще, вероятно, набивающаяся в подруги Ольга, да мои ребята, если, конечно, не будет других поползновений.
— Не трогайте ее. Просто посидите рядом, побудьте с ней, — рекомендует женщина. — Пусть она отдохнет. Сейчас хоть чуть-чуть затихла, а то ревела белугой и билась мелкой птичкой.
Я все-таки стаскиваю наручник, удерживающий подрагивающую кисть и, забросив ее себе за шею, почти впечатываюсь лицом в основание женской шеи и грудины.
— Аська, ты бешеная цыпа! Курица ты, глупенькая.
— Да-а-а, — она на всё согласна.
— Иди сюда, — подтягиваю ближе, пропустив свои руки ей под мышки. — Вот так!
Жена, свесившись с кровати, лежит верхней половиной тела на моих плечах и тихо причитает:
— Я думала, что ты оставил меня, Костенька. Забрал Тимошу и забыл, вычеркнул, перелистнул страницу. Кто я, в сущности, такая, да? Молодая Цыпа? Но…
— Ты замолчишь?
— Но хорошо, что обманулась, — нет, не догоняет.
— Я нашел все твои заначки, Цыпа.
— Все? — а это еще что должно значить? — Что? — я так и вижу, как она сладко улыбается.
— Денежки на черный день приготовила? Подсуетилась, накопила, решила от меня слинять? Это, мол, для сына, еще чуть-чуть на ателье и даже поднакопила на адвоката и развод. Тебе не стыдно?
— Не-е-е-т, — пырснув, теперь жена задушенно смеется.
— Да-а-а-а, — а я ее копирую. — Только знай, предусмотрительная ты, женщина, я не намерен разводиться третий раз.
— А как быть? — толкается в попытке отклониться. — Костя, отпусти.
— Будем жить, как умеем, Красова. Подстроимся друг под друга. Найдем что-то общее, перезапустим отношения, но для начала ты должна поправиться. Я, кстати, переведу тебя в отдельную палату.
— Куда?
Да какая, на хрен, разница! Лишь бы подальше и с глаз долой, прочь от любопытных пациентов. А нас, похоже, кто-то обсуждает, потому как у меня горят уши и чешутся ладони, которыми я непрерывно глажу жарко-влажную обнаженную спинку. У жены раскрылась больничная одежда. М-м-м, как интересненько!
— Ты голенькая там? — шепчу ей в ухо, пока играю пальцами по нежной коже.
— Наверное, — Ася пожимает плечами, сдергивая больничную рубашку. — Костенька?
— Да?
— Ты не ушел?
— Нет.
— Не оставил?
— Нет, конечно.
— Теперь и умереть спокойно можно, — ластится, потираясь щекой по моей шее. — А Тимошка…
Он здесь, здесь, здесь. Все здесь!
Умереть хочет? Аж туда намылилась убраться?
Что за бешеная женщина!
Глава 25
Перезагрузка… Там я все скажу!
«Минимум семь дней» — так же мне сказал этот врач? А сейчас что? Пошла как будто бы вторая неделя. Вернее, десять полноценных суток, как Ася находится в хорошо оснащенном стационаре — один и круглый ноль! А такое впечатление, что минула гребаная вечность и…
«Ещё три дня!» — если больше ничего неординарного не произойдет.
Отдельная палата, удобная кровать, телевизор, диван, два здоровых кресла, письменный стол — необходимый для моей дневной работы, удобный стул под беспокойный зад, зеркало в пол и вылизанное до блеска служебное помещение, где она могла бы привести себя в порядок: принять душ, сполоснуть лицо, почистить зубы, причесаться и снова стать собой.