Нет, нет и нет… Нет в наших отношениях наметившегося потепления. Вероятно, не стоит на этом пока заострять особого внимания, да только не выходит, пока ни черта не получается. Я так просто не могу. А почему? Да потому, что не пойму. Не пойму, что теперь не так, где свистит, где сифонит, где фонит, где болит и почему никак не заживает, а главное, где персонально я дал охерительного маху. Я ведь провожу с ней все эти дни, регулярно, да чего уж там, постоянно, и всё время доставляю сына, балую помалкивающую пациентку запрещенными продуктами, рассказываю, как проходят наши вечера с Тимошкой, однако предусмотрительно помалкиваю о том, что мы живем с ним в гостинице, здесь, неподалеку от больницы. Наш дом, из-за моего желания, а также из-за бешеного, почти неконтролируемого, рвения Аксёнова угодить своему любимому начальнику и секретной важности проекта, который я передал его строителям, превратился в место, непригодное для жизни, а уж тем более с мелким сыном.
Детская, игровая комната, наша спальня, мастерская для жены требуют от Матвея колоссальных усилий, физических затрат и просто-таки адского терпения, ведь я придирчивый клиент: и это мне не то, и это мне не так, а здесь неплохо бы подкрасить и сделать в точности, как я сказал…
— Вы уже сообщили Асе, Константин? — он заглядывает мне в лицо, при этом странно изгибает шею. — Сохранять молчание становится весьма проблематичным занятием. В конце концов, такие игры не предусмотрены должностной инструкцией медицинского работника, на какой бы позиции он ни находился.
— Разве это должен делать я? — прячу взгляд и отворачиваюсь от врача. — То есть я хочу… — теперь отчаянно пытаюсь откатить назад.
— Хм? Вероятно, я что-то перепутал, но, если не ошибаюсь, это ведь было Ваше желание, — хмыкнув, громко заявляет. — Видимо, Вы забыли? Скорее, даже жесткое требование. Вы лично настаивали на этом: били себя кулаком в грудь и заявляли, что подобное получится лучше у близкого ей человека. По Вашей просьбе мы молча наблюдаем за женщиной, оказываем необходимую помощь в послеоперационный период, что-то отменяем, что-то добавляем, иногда корректируем дозу и предоставляем все услуги. Она получает достойную терапию, помимо роскоши, которой Вы окружили её. Возможно, наши действия почти незаметны на фоне того, в чём пациентка здесь купается, но тем не менее. Десять дней, Константин. Оттягивать не имеет смысла!
— В этом, что ли, дело? — шиплю и диковато ухмыляюсь.
— В чем? — откинувшись на спинку кресла, доктор выставляет руки и упирается нижней частью своих больших ладоней в острый край рабочего стола.
— В роскоши? Что ни день, то очередной упрёк! Немодно жить в достатке? Я перешел Вам дорогу, что-то украл лично у Вас? Одолжил — нажился — не вернул?
— Я об этом не сказал ни слова. Моя просьба касается исключительно своевременного информирования пациентки о состоянии здоровья. Вы же зачем-то переводите разговор в другое русло. При чем тут Ваши финансовые возможности? Каждому свое! Свои судьба, здоровье, успех, достаток и размещение-люкс. Это ведь не основное. Скажите правду и пойдем дальше.
— Палата, в которую перевели мою жену, официально взята на балансовый учёт больницы?
— Да.
— Всё законно?
— Да.
— Мы задерживаем смену? У Вас есть желающие занять это место?
— Нет.
— Не вижу проблем и Ваши язвительные замечания относительно какой-то роскоши просто необоснованны. Чужие возможности застят глаза?
— Это просто смешно. Прекратите передергивать. Детские отписки и Ваш тон свидетельствуют, что лично Вы не готовы сообщить ей о том, чего больше нет. Считаю необходимым разрешить сделать это медицинскому персоналу. Поверьте, всё будет грамотно, тактично и спокойно. Асе расскажут обо всём, не скрывая ничего. Ей обрисуют ситуацию, и всем определенно полегчает от осведомленности пациентки. Мы продолжим выполнять свою работу и наконец-таки прекратим играть в молчанку. Чисто по-человечески — это грубо, неправильно и некрасиво. Слыхали выражение: «За деньги здоровье не купить»? То, что удалено, самопроизвольно не регенерирует и не отрастёт, Костя. И дело здесь не в Ваших возможностях или обстановке женской комнаты. Не это главное.
— Кому как! У меня есть финансовая возможность и желание. Я не вор, не коррупционер и уж, конечно, не главарь местечковой мафии. У меня своё дело и свой доход. Всё честно, товарищ врач. Предлагаю ещё немножко подождать.
— Я Вас не осуждаю и не обсуждаю, но пациентка не владеет информацией относительно своего статуса. Ждать не имеет смысла. Это ведь не аппендицит, не пупочная грыжа, запланированная пересадка печени или еще что-нибудь в этом же духе. Зачем Вы оттягиваете неизбежное? При этом не предоставили возможности сделать это нам. Долгих вступлений, безусловно, не было бы, но и десять дней в неведении эта девочка не провела бы. Считаете, что оберегаете её, сознательно не говоря ей обо всём? Покупаете счастье, Константин? Оно ведь исчезнет, когда Ваша жена узнает, что больше недели живет без яичника и маточной трубы. Поверьте, слухи о женской интуиции давным-давно перестали быть выдумками и народными поверьями. Женщины держатся на том, что нам, мужчинам, недоступно. Мы действуем и не оглядываемся, а они обдумывают, мусолят, переживают, о чем-то там догадываются, затем накручивают и доводят себя до взвинченного состояния. Будет взрыв, Константин, когда правда вылезет наружу… Вы… — он внезапно громко крякает, потому как я грубо и бесцеремонно перебиваю его пафосную, чего уж там, в чем-то сберегающую мудрость речь.
— Я скажу, когда посчитаю нужным, когда пойму, что знание этого ей не навредит. Эмоционально и психически! А Вы говорите о том, что моя жена лежит в отдельной палате так, словно это уголовно наказуемое деяние. Есть, что сообщить? Объективно и непредубежденно, м? Оставим разговоры в пользу бедных о том, что я чего-то должен или что-то надо бы простить. Скажу, когда сочту это нужным.
И уж точно не в этом месте! Не в этой чертовой больнице, в которой даже будто свежий, стерильный, безопасный воздух не способствует скорейшему выздоровлению попавшего в застенки пациента. Я всё скажу своей жене, но только не здесь. Она ведь расстроится, наверное, станет горько плакать. Вероятно, меня ударит, затем покажет слабость, упадет, начнет бить кулачками и громко причитать. К чему, хочу его спросить, нам с Асей лишние свидетели её падения? Пусть это случится там, где нам никто не помешает и там, где никто не станет в чем-то и кого-то обвинять.
— В том числе! Но все же не преувеличивайте! — оттолкнувшись от стола, доктор откатывается в рабочем кресле назад. — Это больница, а не курорт. Грубые нарушения и по содержанию, и по посещениям. Я устал об этом говорить и стократно повторять. Что на это скажете? Опять про деньги, возможности и свои желания вспомните? Не надо так, не смещайте акценты.
— У неё никого нет, кроме сына и меня, а наши ненавистные вам всем отсидки у жены в палате вполне себе оказывают определенное терапевтическое действие. Она скучает по Тимофею, всегда ждет его, затем играется с ним, кормит, что-то рассказывает, даже песенки поет. Она ведь даже не может взять его, как положено и как она хотела бы, на руки. Я этого не позволяю и внимательно слежу за тем, чтобы жена не поднимала тяжестей. Правильно, надеюсь, выполняем Вашу рекомендацию?
— Правильно. Но постоянно находящиеся с ней друзья, которые сменяются словно эпизоды в телесериале…
— Прошу меня простить, уважаемый доктор…
— Виктор Николаевич, — напоминает мне спокойно.
Я этого не забуду! Побереги себя и усиленнее тренируй терпение, эскулап. Будет так, как я задумал, и ты не сможешь повлиять на мое решение. С меня хватило одного раза, когда я опрометчиво положился на тебя и твои обещания, клятвы будто на крови, заверения в том, что все будет хорошо, а мои слова буквально ты передашь проснувшейся от наркоза Асе. Возможно, она что-то и услышала перед тем, как погрузиться в наркотический сон, но все же я не уверен, что ты правильно и своевременно мою мысль до её ушей донес. И, кстати, о последнем.