— Я говорю не о долбаной войне, Гермиона! Я говорю об этом! Я говорю о бое, который ты затеяла, когда назвала мое имя и нацелила свою гребаную палочку! А знаешь, нахер все! Давай я разберусь со своими последствиями, а ты — со своими. Вот так! Если мы больше не трахаемся, это не значит, что мы должны убивать друг друга! — пока он кричал, на его шее натянулись сухожилия, а на лбу вздулась вена.
— Ты для меня — воплощение этой войны, — выплюнула она. — Если бы мне пришлось столкнуться лицом к лицу с расизмом, у него было бы твое лицо.
— Тогда почему, во имя Мерлина, ты меня трахала? Ты вообще…
— Я не знаю! — она закричала так громко, что он понял — скоро сюда кто-нибудь явится.
Ее голос дрогнул на конце фразы, как будто был недостаточно силен, чтобы сдержать весь гнев и ненависть. Она глубоко вздохнула; ее лицо было раскрасневшимся, пелена слез покрыла грязные, грязные глаза.
И Драко не мог отделаться от мысли, что Гермиона Грейнджер немного не в себе.
— Я не хочу убивать тебя, Драко, но я должна.
— Тебе ни хрена не нужно делать.
— Это всего лишь замкнутый круг, и все восходит к началу. Но это должно где-то закончиться, Драко, разве не так ты сказал? Разве…
— Не бросай мои слова мне же в лицо! — Она покачала головой и икнула, но так и не отвела от него глаз. — Не смей, мать твою, смеяться. Ты. Драная. Сука.
— Гарри достался Волдеморт. Невиллу — Беллатриса. Рону — твой отец. А мне, Драко… мне достался ты. И… все это просто должно прекратиться.
Получил Волдеморта? Гарри получил Волдеморта?
Она уставилась на него, и он ответил ей тем же. Он никогда не станет притворяться, словно понимает ее рассуждения или работу ее мозга. Все было так, как было, и он не мог представить, что изменит ее мнение или вложит в него хоть какой-то смысл.
При ее следующих словах Драко почувствовал, как его тело дернулось к ней, а затем назад, и он знал — она не отвернется от этого.
— Ты же знаешь, я всегда ощущала вину. А ты… ты — никогда, Драко.
***
— Помнишь Забини?
Гермиона потерлась щекой о его грудь, лениво провела указательным пальцем по шраму возле пупка. Она тихонько замурлыкала и кивнула головой, скользнула рукой по животу, прежде чем потянуться и нежно царапнуть ногтями его кожу. Посмотрела на утренний свет, льющийся из окна спальни, на мгновение закрыв глаза, пока его пальцы играли с ее кудрями.
— Все говорят, что он жертвует на благотворительность, навещает больных и раненых, и все потому, что хочет заработать себе имя, если победит светлая сторона.
— Да.
— Но это ложь. Вина — это колодец человеческой души…
— Мне казалось, ты говорил это про эгоизм? — спросила она, подняв голову в попытке посмотреть на него, но увидела лишь шею.
Она на мгновение прижалась к Драко носом, когда он обхватил лежащую на его груди ее ладонь, и она перестала вырисовывать узоры пальцами.
— Нет, не душа, — прошептал он, проводя по ее руке и прижимая к своему сердцу, которое билось медленно и успокаивающе. — Эгоизм живет в самом сердце. Но чувство вины — в душе. Говорят, что душа хранит все то плохое, что ты сделал в своей жизни. Подобно сосуду, в котором копятся все доказательства для суда над тобой. Предположительно. Так не имеет ли смысла идея о том, что в основе нашей души лежат не худшие из поступков, а вина, которую мы чувствуем за них. Разве не так проклятый человек получает искупление?
— Не знаю, Драко.
Она положила голову ему на плечо и снова уставилась на свет, стараясь не обращать внимания на предупреждение о том, что прошло слишком много времени.
— Ну, Блейз стал одержим. Его это полностью поглотило. Он чувствует вину за свои поступки. За то, что выбрал путь только потому, что именно такого решения от него ожидали, хотя теперь понимает, что это был неправильный выбор. Но у него нет выхода — только чувство вины, которое усиливается с каждым убитым им человеком. Вот почему он жертвует, и навещает, и больше не разговаривает. Вот почему он позволяет прессе наговаривать на себя. Блейз не стал ждать, пока кто-то осудит его действия — он осудил сам себя. И вина, которая должна была его искупить, стала проклятием на всю жизнь. Как бы там ни было, он опустошен.
— Из-за вины.
Драко кивнул.
— Она творит с человеком странное, Гермиона. Вот почему я не думаю об этом, и вот почему я считаю, что ты думаешь об этом слишком много.
Комнату залил свет, и воцарилась тишина, и они оба начали засыпать.
— Может, мне уйти? — сонно прошептала Гермиона, открывая глаза в страхе, что проспит слишком долго.
Он повернулся и наклонил голову, чтобы поцеловать ее в губы.
— Не сейчас.
Она подождала немного, а потом тихо рассмеялась.
— Ты собираешься спать?
— Неужели это так очевидно? — пробормотал он.
— Если собираешься спать, то мне стоит уйти.
— Нет, — он коснулся губами ее виска, так и не открыв глаз.
— Нет?
— Останься, — прошептал он.
Обхватив рукой ее талию, он пальцами скользнул по пояснице и притянул ближе.
***
Он посмотрел на Гермиону, и она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться; ее палочка перестала дрожать.
Это конец их рискованной игры со временем. Время истекло, и решение со всей мощью солнца взорвалось где-то за линией игры, наконец, сдаваясь и уничтожая мертвую точку в пространстве между ними.
Игра окончена.
Она открыла рот, и он тоже, миллион разных проклятий и заклинаний пронеслись в голове. Его голос произнес одно из них раньше, чем разум успел определиться, и когда слова были произнесены, он удивился, услышав, что это не Проклятие.
Он совсем не был уверен в том, что хотел сказать, но в итоге произнес:
— Гермиона…
Это был просто звук воздуха, вырывающегося из легких, и волна боли, которая ненадолго осветила его мир.
Он совсем не так представлял себе смерть.
Не было ни замедленного движения, мир не приобрел какой-либо странный цвет. Никакая жизнь не мелькала перед глазами.
Была только она и слеза, наконец, сорвавшаяся с ресниц. А после — чернильно-синее небо. А дальше не было вообще ничего.
***
— Я нашел прореху в своей теории.
— Что за теория?
— О том, что виновные получат искупление. Этого не случится.
— А почему бы и нет?
— Потому что даже если какое-то высшее существо простит их за все проступки, виновный проклянет себя сам.
— Но они все равно получат искупление.
— В глазах других. Но важны лишь они сами.
— Но люди, которые считают, что важны лишь они сами, не ощущают вины.
Он остановился и отстранился от ее шеи, помогая снять рубашку.
— А что, если ощущают? Какое это имеет значение, если ты получаешь искупление, при этом все еще чувствуя себя проклятым?
— Дело в том… что, возможно, в конце концов ты преодолеешь чувство вины, зная, что другие могут простить тебя за содеянное.
— А если ты не сможешь простить себя?
— Ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы постараться.
— До какой степени?
Она замолчала и рассмеялась.
— Я не знаю, Драко. Спроси, когда я окажусь в такой ситуации.
— Спросить тебя?
— Я всегда ощущала вину.
— А я — никогда.
— Значит… ты просто навеки проклят.
Он быстро поцеловал ее, прошептав в губы:
— Как и ты.
FIN.