— В Кислой кита выбросило, — сказал Гаврилов, которому надоело молчать.
— Да ну, — удивился Черепец. — Интересно, чего они такие здоровые и на берег выпрыгивают. Ошибка в природе.
— Он маргарину накушался, — сказал Белобров, — и его с этого маргарину травило сильно. Так что он сам решил прервать связи с жизнью.
— Ага, — подтвердил Гаврилов. Они беседовали вроде бы минуя Черепца. — Он, когда с жизнью прощался…
— Кто?
— Кит. Очень сильно рыдал и все просил какую-то Марусю показать. Через которую невинно гибнет.
Брови у Черепца скорбно поднялись домиком.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, — начал он официально.
— Да я что. — сказал Белобров, — вот кита жалко. — И захохотал так, что машина дернулась и клюнула носом.
После этого они долго молчали. Черепец достал стеклянную банку с водой, попил и дал попить Гаврилову. И опять они долго молчали, каждый думал о своем, и Гаврилов при этом шевелил губами.
— Приехали, станция, — сказал вдруг Белобров н резко положил машину в крутой вираж.
И тотчас же перед ними встал северный белый и гладкий склон горы и словно прилепившийся к нему, переломанный пополам, длинный, тоже белый и поэтому сразу не очень заметный, распластанный силуэт немецкого высотного бомбардировщика Ю-290. Белобров развернул машину, еще раз повел ее над горой, в холодном предутреннем свете были резко видны гладкий смерзшийся снег, короткая рытвина в горе, которую пропахала машина перед тем, как развалиться, нашлепки снега на камнях.
— В ноздрю, — сказал Гаврилов, — прав Семочкин, он его в ноздрю бил. Но машина такая живучая… очень живучая машина…
— Сесть никак нельзя? — поинтересовался Черепец.
— Камни, — сказал Белобров, — домой давай поехали. Нас там Семочкин ждет. Знаешь, как он нас ждет! — И захохотал.
— Как привет от любимой, — подтвердил Гаврилов, — вот как он нас ждет….
— У них шоколад в бортпайке и Робинзон Крузо… И ордена бывают… можно на родину послать… — размечтался Черепец, но его не поддержали.
Опять они летели над нищенскими низкими сопками. Когда они пересекали фиорд, на горизонте загорелось северное сияние, странный белый призрачный свет без теней опрокинулся на черную воду и сопки.
— У нас под окном куст рос… — сказал Черепец, — уже и не знаю, откуда такой куст, только как весна, он весь, вы знаете, белый-белый…
— Внимание! — вдруг крикнул Белобров.
Под ними на рыжей скале лежал торпедоносец.
— Вот! — опять крикнул Белобров. — Это Плотников… Ах, как их…
То, что лежало внизу под ними, уже не было самолетом, в обломках оплавившегося металла можно было лишь уловить сходство со знакомой машиной. Все сгорело вокруг и было черно, потом, видно, с сопки надуло длинные полосы снега, через которые до сих пор проглядывала гарь. Задувала предутренняя поземка. Машина умерла, и люди, если они не выбросились с парашютами, конечно же, умерли тоже, и казалось, что все здесь умерло навсегда. Белобров повел машину на второй круг.
— Горючка рванула, — сказал Черепец. — Что ж может быть, ничего не может быть…
— И стянул шлем.
— Все, — сказал Белобров и тоже стянул шлем. — Сесть не могу, поехали.
Билось, вспыхивало беззвучное пламя северного сияния. На его фоне летящий биплан был маленький и жалкий. Он ушел за скалу и, будто не выдержав, облетел ее и вернулся. И опять сделал круг над погибшим торпедоносцем, и еще один, не то высматривая что-то, не то прощаясь, покачал крыльями и ушел за скалу. Звук его мотора стал слабеть и исчез.
Над плюшевым занавесом на красном кумаче было написано: «Севастополь — наш! Смерть немецким оккупантам!».
В боковых ложах горели разноцветные фонари, занавес будто бы светился изнутри. Это было очень красиво. Начальник театра, майор Заварзин, быстро вышел на середину сцены и с выражением объявил, что следующим номером будет показан отрывок из постановки театра «Мария Стюарт», именно то место драмы, где шотландская королева находится в ожидании казни. Пока он объявлял, на сцене, за плюшевым занавесом, стучали молотки и что-то упало.
— Интересно, — спросил Шорин, — ей топором голову оттяпывают или там через повешение казнили?
— У них машина была собственной конструкции, — сказал Дмитриенко, — раз — и ваших нет.
— Все-таки это дикость — беззащитную женщину казнить, — сказал Черепец и со значением посмотрел на Марусю. — Фашистские замашки.
Маруся сидела рядом с ним, и Черепец незаметно все время причесывался.