СПУ работало, по СПУ Белобров слышал какое-то бормотание и хотел что-то сказать, но тут же сам услышал, что не выговаривает слова. Челюсть была разбита, он ударился лицом о пеленгатор и обернул-ля, чтобы показать штурману и Черепцу свой кровавый рот, показать, что не может говорить, но увидел, что Звягинцев висит на ремнях и скорее всего умер, что в самолете полно едкого рыжего дыма, а потом увидел Черепца, тоже раненого, ползущего к нему из хвоста самолета.
Черепец дополз до Звягинцева, потрогал его неживую руку и, придерживая живот, пополз дальше. Затем, опираясь на руки, сел и обхватил Белоброва за ноги у колен.
Зажимая рот, из которого лилась кровь, Белобров наклонился к Черепцу, погладил его по щеке и погладил ему голову, как ребенку.
— Сейчас, — сказал он, — дорогой мой, сейчас… — Он хотел еще что-то сказать, но не смог, изо рта опять полилась кровь.
Черепец снизу сосредоточенно и серьезно смотрел на него и что-то при этом шептал, укоризненно шевеля бровями.
— Умираем, командир, — сказал он и замолчал.
Мысли путались в голове у Белоброва, непереносимо болело в боку, он чувствовал, что Черепец обнимает его ноги крепко и любовно, и все смотрел слепнувшими глазами на далекий суровый каменистый и еще снежный берег, на свое небо, на свое море. Потом он почувствовал, что боли нет, никакой боли нет, и наступила тишина, такая, какой не бывает на белом свете. Беззвучно крутились винты, и он вел самолет, все глубже уходя в эту тишину.
Странный, ободранный, с прилепившимся к крылу куском мачты и антенны немецкого корабля, чадя одним мотором, он летел домой, и торпедоносцы Романова и Шорина шли по бокам и чуть впереди, пытаясь вести его.
Так он дошел до базы и пошел на посадку.
Полоса была освобождена, «скорые» и «пожарки» с воем неслись рядом с самолетом, отовсюду бежали люди, и у всех уже появилась надежда, когда огромный самолет вдруг клюнул носом, ударился о землю, тут же скапотировал, поднимая тучи песка и пыли, с грохотом, вдруг ставший немыслимо легким, повернулся вокруг собственной оси, ломая крылья, и встал.
Боясь, что он загорится, пожарные обрушили на него потоки воды и под этими потоками вытащили сразу двоих: мертвого Белоброва и живого Черепца, а когда вытаскивали мертвого Звягинцева, веселое рыжее пламя с коптящими языками вдруг сразу обхватило самолет. Как и его командир, он тоже был не жилец…
Потом в самолете стал рваться и стрелять боезапас. И эта стрельба долго была слышна в Гарнизоне и на Базе.
«Санитарки», включив сирены, медленно тронули с поля, рядом бежали летчики, техники, краснофлотцы. Трактор оттягивал с взлетной полосы догорающие останки машины. Включилась трансляция. Дом флота начал утренние передачи, и диктор объявил, что с сегодняшнего дня в гарнизоне вводится летняя форма одежды.
Погода была хорошая, и с Восточного поднялись один за одним два истребителя.
В этот же утренний час Варя спустилась по узкой скрипучей лестнице на кухню.
— Что-то неможется мне, Тася, — сказала она соседке. — Верно, у меня изжога. Дай мне соды.
Дом просыпался. Говорило радио. Окно во двор было распахнуто, за окном стоял пустой ватный туман, в котором звенели комары.
— Нет, — вдруг сказала Варя и взялась рукой за горло, — это у меня не изжога. Это беда какая-то случилась…
По соду она съела и стала ждать, надеясь, что это все-таки изжога, хотя у нее болела душа.
Белобров погиб в воскресенье. В этот день над Архангельском, Двиной и Белым морем легли первые в этом году летние туманы, они поползли к северу, западу и востоку и три дня стояли над Норвегией, заливом и Базой. В пятницу туманы ушли, а в субботу вечером вернулся, перейдя линию фронта в Норвегии, экипаж Плотникова.
В субботу в бане был командирский день. Мы с отцом сидели в предбаннике вымытые и распаренные, в чистых рубахах и штопали носки.
Иногда в предбанник заходили незнакомые летчики и знакомились со мной. Они представлялись — по званию или по фамилии, а если были молодые, просто по имени.
Я же обязательно вставал, протягивал руку и называл себя:
— Игорь Гаврилов.
Когда распахнулась дверь и вошел незнакомый капитан административной службы, я тоже встал, но капитан, не раздеваясь, прошел мимо и, стоя в ботинках с калошами в белой мыльной воде, вдруг громко и пронзительно свистнул в два пальца. Капитан был в очках, в кителе с худыми высокими плечами, потемневшими от дождя.