Вугх внимательно осмотрел подарок. Хорошее, даже очень хорошее, согласился он. И острие удачно закреплено на древке. Держится прочно. Получалось, эти мальчишки с их длинными гибкими пальцами могли делать оружие лучше, чем он.
А ведь когда-то Вугх сам был знаменит точностью работы по кремнию!
Он медленно поднялся на ноги. Зацокал языком, выражая обиду и горечь. Неправильная форма челюстей да языка, отличавшая весь его род молчунов, а всего верней, просто слабо развитая левая лобная доля старого мозга делали речь маловнятной. Сказать вернее, никакой. Потому он привык дополнять звуки жестами. Кейода тоже привыкла, и к этому, и вообще, к его манере вести разговор, она уже даже без помощи рук и телодвижений хорошо понимала и мычание, и кряхтение, и тревожное цоканье. Но на этот раз, лишь на мгновенье оторвавши зубы от одной из принесенных костей, только безвольно взмахнула рукой, плечами пожала и продолжила крайне приятное занятие.
Вугх бродил невдалеке от пещеры, был огорчен и подавлен, поганое дело, скажу, осознавать, что стареешь. Он уже смутно догадывался, что возраст, скорее, то сильное чувство изжитости, которое им овладевало, не очень-то зависело от фактических лет. Здесь было что-то другое — он чуял это, но объяснить не мог. Старик двинулся к одному из охотничьих угодий в надежде найти там какое-нибудь развлечение — ну, может, такое, которое потребовало бы от него совсем несерьезных усилий, чтобы убить зверя. Убить самому. Потому что подарки, с презрением данные роднёю Кейоды, вызвали только горечь во рту. Но бог Солнца, вскарабкавшись на вершину голубой пещеры, не дал Вугху возможности на чем-то остановиться, ослепил. Он решил уже было вернуться, но смешался и взапыхах побежал прямо на ватагу соседей. Те валили в лагерь с тушей оленя, привязанного к шесту, который был перекинут через сильные плечи. Завидя Вугха, оглоеды остановилась, и кто-то веселый да дерзкий ему закричал:
— Остановись, старикан! Куда тебе! Мы взяли все. А уж ты возвращайся в свою пещеру и спи там, на большее ты все равно не способен.
Вугх опустил старые плечи и побрел прочь. Копье его безвольно волочилось по земле. Один из компании рванул к нему рысью. Легода, колдун племени, молодой и красивый, бывал с ним довольно дружелюбен, как и на сей раз, когда кинул невзначай, покашивая острым глазом в сторону туши:
— Это я убил его, Грива. Знаешь как? Заколдовал крупного оленя. Прошлой ночью. И вот, нынче сразил первым же выстрелом. Приходи ко мне попозже, я оставлю для тебя одну из его лап. Или ребрышко. Почему? Кейода научила меня петь новую песню, которую она узнала от своего отца. Я не прочь отблагодарить ее так. Очень не прочь.
Лапы, ребра, кости! Серозина. Вугх устал от всего этого.
Грызть, грызть, не насыщаясь. Организм требовал лучшей еды — внутренностей животных, их печени. Кожа чесалась от выступавшей на ней сыпи, от недостатка питательных влаг.
Он всегда чувствовал, когда ему надо съесть сочные внутренности, чтобы прийти в себя; раньше именно они исцеляли его.
Но Вугх не показал огорчения, замычал в ответ на низкой ноте, исторгнув из себя облачко чувства, нечто среднее между признательностью и досадой, и повернул от греха прочь, подальше. Только Легода настойчиво потянул его обратно.
— Сказал, Грива, постой. Иногда ты приносишь мне удачу. Вот и сегодня мяса достаточно для всех в лагере. Зачем тебе охотиться еще?
Вугх все еще колебался, и тогда Легода стал настаивать. Но не из-за особой доброты, просто ему хотелось утверждения.
— Волки рыщут сегодня совсем близко, и один ты с ними не справишься. А мы разделаем оленя, как только снимем с шеста. К черту кости. Я дам тебе первый кусок мяса!
Вугх угрюмо кивнул в знак согласия и побрел следом за компанией. Подачка болтунов, конечно, раздражала его. Но, что говорить, горячая печень оленя всегда стоила того, чтобы на некоторое время позабыть о самолюбии — если, конечно, Легода сдержит слово. Охотники, шатаясь под тяжестью туши, напевали какую-то грубоватую песню, и он неуклюже заковылял рядом, при каждом шаге со свистом выдыхая воздух.
Когда они, наконец, приблизились к поселению кочевников, Вугх почувствовал едкий запах, что шел от костров. Он был такой неприятный, что раздражал его нос. Жарились на кострах туши убитых животных. И угрозно воняли! Мало того! В тот же огонь, чтобы он, кормленный жиром и кровью, еще лучше горел, они бросали помет. Отсюда и страшное зловоние, раздиравшее ноздри. Старику же нравились привычные запахи собственной пещеры, где от огня пахло травой.
А навстречу уже бежали молодые охотники, возмущались до треска в ушах, недовольные тем, что их не взяли с собой, что они пропустили такую удачную охоту, остолопы. Увидев неандертальца, как вскинулись — закричали от радости и принялись бросать в него палки, комья, камни, дворовую мелочь, так, словно он, живой человек, последний из своего рода, был паршивой мишенью в одной из их игр. Вугх вздрогнул, обернулся и, выкрикнув что-то грозное на своем гортанном языке, двинулся на них с копьем. Увидев это, рассмеялся Легода.
— Ты думаешь, Грива, испугать их голым голосом? Ничего не выйдет, приятель, они не боятся тебя. А ну, пошли прочь, чума на ваши головы! Идите отсюда, вам говорят!
Парни, услышав веленье Легоды, легко отступили, но все еще продолжали что-то кричать, рокотать да присвистывать.
Вугх поглядел на них с явной опаской, но теперь, благодаря заступничеству колдуна, их выходки не могли ему навредить.
Легода же был в хорошем настроении. Он смеялся, шутил и, скаля зубы, бросал колкости в адрес женщин племени. Так продолжалось до тех пор, пока из жилища не вышла его молодая жена, приструнившая мужа, тпр-р-ру. Осадив молодца, как ни в чем не бывало, принялась его Хейа разделывать тушу оленя. Скоро с кремниевыми ножами к ней присоединились другие болтуньи. Шаман попросил жену:
— Придется тебе отдать первый кусок мяса Гриве. Я пообещал ему…
— Глупец! — В ее голосе и взгляде, брошенном на Вугха, сквозило презрение. — До каких пор мы будем кормить всех этих животных? Не будь сумасшедшим, Легода! Пусть он позаботится о себе сам.
Легода слегка кольнул ее спину копьем и усмехнулся:
— Я так и знал, ты будешь кричать из-за этого, дура. Подумай сама, мы ему кое-чем обязаны. Эта земля когда-то принадлежала ему, и он здесь охотился. Мы пришли сюда и забрали его место силой. Почему бы теперь не поделиться добычей? — Он обернулся к Вугху и сделал приглашающий жест: — Вот видишь, Чоканга, я держу свое слово. Возьми, что хочешь, но не больше того, что сможете съесть вы с Кейодой сегодня.
Вугх подошел к разделанной туше, молча взял кусок печени да ломоть сала. С пронзительным гневным криком женщина бросилась к старику, пытаясь вырвать из его рук добычу. Но колдун оттолкнул ее.
— Иди прочь, сказано. Грива сделал все правильно! Только дурак возьмет заднюю ногу, когда под рукой — самое лучшее мясо. Пусть забирает, и плевать, что мы хотим съесть это сами! Гляди, Грива, какой ты крутой парень. Считай, вытащил кусок прямо у меня изо рта. Но я тебя еще больше люблю за это. А теперь иди, пока Хейа вновь не кинулась на тебя.
Старик знал, завтра Легода непременно пришлет к нему какое-нибудь свое отродье посчитаться за сегодняшнее добро ором или зубами. Но завтра будет только завтра, а сейчас было нужно скорее возвращаться домой. Думая так, он, прижавши к себе добычу, побежал вдоль подножия холма. Бежал, слыша, как ему в спину летит брошенный, вроде сучковатой палки, резкий крик разъяренной Хейи. А за ним — донеслось примирительное воркованье шутника Легоды с его уговорами. Кусок оленьей печенки волочился за ним по дороге, как собственное вспоротое нутро, но ничуть тем не гнушаясь, он потихоньку жевал его да посасывал. Кейода будет довольна, радовался старик, ведь обычно именно ей приходилось добывать пропитание для обоих. Понемногу к Вугху возвращалось и самоуважение. Разве он не перехитрил Легоду и не исчез с выбранным им самим мясом? Кейоде, когда она ходила в деревню родни, конечно, не так повезло. Да, им всем есть чему поучиться у хитрого старого Вугха!