Выбрать главу

Последним отчаянным усилием Вугх освободился от пут и, с жадностью глотая воздух, стремительно выбрался на поверхность. Вода и раньше не доставляла ему никакого удовольствия, но все ж он умел плавать, и сейчас, даже ослабев, все же уверенно приближался к берегу. Детей уже и след простыл, когда он вылез из ручья, оплакивая затоптанный костер, который бы мог согреть его. Старик с трудом добрел до пещеры и, совершенно обессилев, повалился на постель.

Его, бывшего некогда опытным воином, провела компания пришлых детенышей! Сжав в ярости кулаки, он зарычал, но что тут можно было сделать? Да ничего! Тщетность собственных усилий ранила, как раскаленный ножик. Заплакал Вугх. И слезы его оказались так горьки, какими они бывают только у старого человека на пороге зимы.

Кейода вернулась поздно и, обнаружив затоптанный костер, принялась ругаться. Но голос ее потеплел, как только она увидела Вугха. Съежась в лиственной постели, он с отсутствующим видом рассматривал невидимую точку в стене пещеры, точно все еще находился в воде и искал там, внутри, бледный свет солнца. Вокруг пещеры она заметила и следы побоища, потому прежде, чем вернуться к старику, поклялась отомстить почти с юношеской страстью.

— А ну-ка, Грива, вставай, сбрось сырую одежду! — Она попыталась помочь ему, но Вугх лишь отрицательно замотал головой, замычал. — Не сиди, потопчись, грейся. Ты же простудишься! Листья тоже промокли. Сбрось, сказала, а я схожу в деревню раздобыть огня. Ну, уж эти маленькие негодяи! Посмотрим, что будет, когда я расскажу обо всем Легоде!

Увидев, что от Вугха ей ничего не добиться, Кейода зашагала вниз по тропинке, он точно и был, да не здесь. Старик сменил подстилку и снова улегся. Сырая, сухая, какой от всего этого прок? Он поворчал немного, когда Кейода вернулась с огнем, но от еды отказался, увидел вновь брата и звезды, повернулся на другой бок, чтобы быстрее уснуть.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, когда он проснулся и обнаружил, что над ним склонились Легода с Кейодой. На душе было тревожно, он глубоко вздохнул и тут же зашелся в кашле. Легода похлопал его по спине.

— Отдыхай, Грива. У тебя просто слабость, болит горло, течет из носа, но это поправимо. Знал бы ты, как мы выпороли бессовестных мальчишек! Я сам присутствовал. Так отходил своего… тебе бы понравилось. И, смею тебя заверить, сегодня утром у них появилось никак не меньше болячек, чем у тебя. Теперь осмелятся на беспокойство кого-либо не раньше, чем Луна проглотит Солнце. Я принес еще мясца… попробуй…

Кейода пододвинула к нему плошку с тушеной печенью и почками, но он оттолкнул ее. Хотя и голова уже не болела, и в желудке все еще чувствовалась тяжесть, но есть он не мог. У старика было такое чувство, будто все мальчишки, с которыми он дрался, уселись у него на груди и вновь колотили его что было силы. А где-то там, далеко, светом тихого спасения, горели в небе огоньки, брат да звезды…

Легода вытащил откуда-то маленький разрисованный барабан, и стал совершать магический ритуал, прося у высших оил выздоровления Вугха. Затем пустился в пляс перед стариком, размахивая во все стороны волшебной тыквой, которая должна была изгнать из него духов болезни. Но сделать это оказалось не так-то просто, как понял колдун, заглянув на дно глаз неандертальца, освидетельствовав его душу. Нп том конце глухой, глубокой шахты, которая была жизнью Вугха, в мутной тьме горели какие-то огоньки, одно было вроде лица, а другие — как звезды. В конце концов молодой колдун отшатнулся от постели. Смятение овладело им. Он растерялся. Легода скоро отправился в деревню, а Кейода уселась на камень, чтобы присматривать за больным. Кейода отгоняла от него мух и прикрывала глаза кусочками кожи, чтобы их не раздражал свет. Только свет его не раздражал вообще. Вернее, он точно шел изнутри самого Вугха, был сладок и тих и уже не зависел от солнца. Она спела старику какую-то старинную колыбельную песню, которую матери обычно поют детям, когда убаюкивают их, и Вугх уснул. Но и во сне его мучил новый кошмар о пережитых издевательствах. Старика лихорадило. Ночью вернулся Легода и поклялся, что тот выздоровеет через три дня, надо только еще больше спать. Колдун сказал Кейоде:

— А ты лучше корми его. Болезнь скоро отступит, вот увидишь. На теле осталась лишь небольшая отметина от удара камня… Я в сомнениях, Кейода. Не верю глазам. Мертвый олень падает. Но живой — должен бегать. Ну что с ним происходит? Не понимаю. Явной причины для такого состояния нет.

Кейода ухаживала за ним, как только могла, и кормила едой из деревни. Она шла за водой по первому же его шепоту, обтирала голову и грудь, когда он спал. Три дня, о которых говорил колдун, пролетели, но Вугх не встал на ноги. Жар усилился, а вместе с ним пришла слабость. Он никак не мог избавиться от нее, как это бывало раньше во время болезни, говорил про какие-то огоньки в небе. Легода пришел опять, принес еду, колдовал, но от всего этого было мало помощи.

Когда день стал клониться к вечеру, он покачал головой и что-то тихо сказал Кейоде. Вугх в это время немного пришел в себя и слушал слова волшебника с безразличием:

— Я понял. Он устал от жизни, Кейода, сестра моего отца. — Молодой человек пожал плечами. — Посмотри, он даже не пытается бороться за выздоровление. Когда сам человек не пытается выжить, ничего хорошего ждать не приходится.

Ее голос зазвенел печалью:

— О-о-о! Кто же не будет жить, если на это есть силы? Это же глупость, Легода. Дай ему силы, ты же все можешь!

— Нет. Я говорил, его соплеменники очень быстро устают от жизни, Кейода. Почему, не знаю. Но для того, чтобы умереть, им нужно совсем немного. — Поняв, что Вугх слышит их разговор, он придвинулся ближе к неандертальцу: — О, Чоканга, отбрось горести и печали, и попытайся напоследок взять от жизни что-нибудь хорошее. Она действительно может быть неплохой. Я принял твой дар как знак дружбы, и сдержу свое слово. Вставай. Приходи к моему очагу, тебе не нужно больше охотиться; я буду заботиться о тебе, словно об отце.

Вугх лишь тяжело вздохнул в ответ. Приходить в деревню, есть то, что добудет во время охоты Легода, и на него будут смотреть, как на урода и получеловека! Конечно, молодой волшебник был добрым, стремительным в своих действиях и относился к нему с симпатией, но остальные — презрительны и насмешливы! И если Вугх умрет, кто будет оплакивать его?

Кейода вскоре забудет о нем, и на свете не найдется ни одного Чоканги, который смог бы показать настоящий ритуал погребения. Ибо он… он теперь был и впрямь — последним.

Старые друзья Вугха пришли к нему в воспоминаниях и показали места охоты времен прошедшей юности. Юность, охо-хо-хо. Юность, где она? Он расслышал все вздохи, волнующее мычанье, шепотки и ворчание своих ушедших женщин, они ждали его там, за порогом смерти, и улыбались, и плакали. Стояли там, где горят вечные костры, которые не затопчешь. В том мире, пока еще свободном от ногастых болтунов, человек его кроя мог, видимо, тоже творит великие дела, охотиться, не слыша смеха на холме Кро Маньон. И там было тихо и сладко… Вугх еле слышно вздохнул. Он устал, он действительно очень устал от всего того, что произошло с ним. Солнце опустилось совсем низко, и облака стали красными. Прощай, бог Солнца. И ты прощай, демон болезни.

Где-то далеко плакала Кейода, Легода бил в свой барабан и шептал магические заклинания. Но жизнь была пуста и бессодержательна.

Потом красное солнце куда-то исчезло, и Вугх вздохнул здесь, в своей милой пещере, в последний раз. Еще миг — и его душа поспешила к теням ушедших раньше соплеменников, туда, где у небес не бывает цвета.

ГОДЫ ПРОXОДЯТ БЫCТРО