В общем, ничего другого не оставалось, как только возмущаться по-стариковски и мысленно сетовать на то, что слишком много развелось в последнее время человечков, у которых на месте души пустая бочка.
С этой бочкотарой, вообще, как-то странно дело обстоит. Казалось бы, бочка и бочка. Ну и ладно, и пожалуйста, и как хотите. Дело личное. Да только вот не совсем-то, получается, и личное. Ведь эту бочку нужно чем-то наполнять, поскольку гудит бочка, жрать всё время просит. Ничего лучшего пока не придумали, как кормить её звуковой стекловатой. Дёшево и сердито. А главное доступно. Вот и несётся теперь отовсюду эти умопомрачительные муси-пуси и дыц-дыц-дыц. Что на это скажешь? А то и скажешь, что заглушают высокими децибелами идиоты страх перед необходимостью разгадывать загадку своего человеческого бытия. Идиоты заглушают, а вменяемые страдают. И от чужого хамства страдают, и от того страдают, что оглушённые диким рёвом, не могут продудеть свою собственную песенку. Правильную такую песенку о чём-нибудь нежном. И очень важном ещё. О том, к примеру, как широко поле русское и как оно не пахано, как висят над голодными нивами облака неподвижные, и как догорает невыразимо грустный закат, какие случаются только у нас на Руси и только по осени.
И пришло мне на ум в ту тяжёлую, почти неподъёмную минуту мысль, что вот как-то все сейчас чрезвычайно озабочены загрязнением воздуха, только и разговоров об этом (глобальное потепление, Киотские соглашения, протокол «двадцать-двадцать-двадцать», все дела), но почему-то в гораздо меньшей степени говорят о загрязнении первозданной тишины. Почему? Потому что воздух нужен всем, а тишина — только вменяемым? Поэтому?
И ещё подумал: наверное, вменяемые ещё потерпят-потерпят немного, а потом не вытерпят, возьмут и изобретут такой аппарат, который будет не проигрывать, не воспроизводить звуки, а поглощать их. Эдакий патефон наоборот. Вот тогда и будет им счастье.
И мне тоже.
Но пока моё счастье состояло в том исключительно, что где-то там, далеко впереди, растащили наконец столкнувшиеся тачки, затор рассосался и синяя «тойота», сорвавшись в опасный слалом, обогнала меня навсегда.
Глава 12
Открыв дверь, Альбина подставила щёку для поцелуя и махнула рукой в сторону кухни:
— Подожди, Егор, десять минут. Я сейчас.
— Клиент? — сообразил я.
— Клиент, — кивнула она, задержалась у зеркала на долю секунды, поправила ворот бежевой кофточки, взбила чёлку и, щёлкая складками юбки, упорхнула в комнаты.
Пышка Мопассана, подумал я, провожая её взглядом.
Не смотря на запредельные свои года, выглядела Альбина по-прежнему весьма и весьма аппетитно. Просто чертовски аппетитно. И не было у меня никаких сомнений, что, как и в былые годы, натолкнувшись на неё случайным взглядом, замирают правильные мужики на месте. Замирают, пялятся заворожёно на головокружительную роскошь её тела и вожделенно цокают языками. А главное ведь никакого силикона, никакой этой новомодной пластической хирургии, всё натуральное. Натуральное колдовство. Тайное искусство.
На кухне тихо работал телевизор, начинался дневной выпуск местных новостей. Я невольно прислушался, но ничего такого, что действительно могло бы называться новостью, в анонсе не услышал. Ящик собрался транслировать обычную атмосферу вселенского благодушия. Царёва партия, заручившись перед выборами поддержкой царя, заранее празднует победу. Посетивший город федеральный чиновник, дав ценные указания, убыл к постоянному месту воровства. Генерал-губернатор, приметив направленные на него телекамеры, показательно наорал на завравшихся чинуш. Это вроде как главное. Ну и по мелочам немного: транспортные пробки, аварии, пожары, цены на продукты первой необходимости, сезонные вернисажи и ангажемент столичных трупп. Всё то же, что и сто, и двести лет назад. Ничего принципиально нового. Или — что будет вернее для наших, в охотку поглощающих эпохи и племена, благословенных мест — принципиально ничего нового. И славе Силе.
Выложив на разделочный стол из пакета коробку с артефактами, Книгу Книг и трофейную кепку, я оседлал стул у окна. Осмотрелся, приметил на микроволновой печи книжку в пёстрой обложке, потянулся и тут же заграбастал её.
Книжка оказалась — ой, мамочки — опусом в жанре ироничного женского детектива. Прочитав название — «Увидеть блондинку и умереть», я высокомерно, чуть ли не презрительно, скривился, дескать, ну Альбина и докатилась. Это поначалу. А потом одернул себя, взглянул на это дело не с высоты, а со стороны и так подумал: а почему бы, собственно, и нет? Не «Гнев отринутых богов» конечно, и не «Жизнь и смерть Николая Курбова», и уж тем паче не «Тихий дон», ну и что? Пусть не высокая литература, но она Альбине нужна, высокая-то?
Высокая литература — это то, что тебя меняет. То есть прочёл книгу, и амба, стал теперь другим. Совсем-совсем другим. Кардинально другим. Так тебя вывернуло всего и перетряхнуло. А если не вывернуло, если не перетряхнуло, значит, не высокая литература, значит, потеха потешная ради потехи, чтоб вечер убить, чтоб водку не пить. Так говорят те, кому положено об этом говорить. И трудно с ними не согласится. Даже глупо, пожалуй, было бы с ними не согласиться. Не согласишься, чем возразишь? Нечем возразить. Всё правильно. Всё верно. Всё так оно и есть. Но с другой стороны не факт, что непременно всем-всем-всем в этом ненормальном мире прописана именно высокая литература. Далеко не факт. Высокая литература при всём уважении — не кислород, не вода и не хлеб, тот самый, который «насущный даждь нам днесь». Можно обойтись. Вполне.
Да-да-да, существуют те, кто настырно выискивает исчерпывающие ответы на проклятые вопросы, но ведь есть и те, кто уже не ищет, кто уже давным-давно все ответы для себя нашёл. Или — что тоже возможно и приемлемо для толерантного ума — сознательно отказался от их поиска. Нашёл ли, не желает ли искать, но в любом случае — успокоился. И теперь, пребывая в гармонии с самим собой, ничего не хочет менять. Зачем ему что-то менять, если его и так всё теперь вполне устраивает. Всем он теперь доволен, и в первую очередь собой доволен. И зарёкся начинать всё заново. Начнёт, что получит взамен? Повергающую в ужас неопределённость? Пятитонный грузовик сомнений? Несварение сознания? Ну и на фиг ему всё это? Живёт как живёт, и полагает свою жизнь нормальной. И, полагая так, защищает свою жизнь от всяческих посягательств. От интеллектуальных — в том числе и в первую очередь. Моя подруга, ведьма Альбина Ставиская, из таких вот цельных натур, из таких вот достигших душевного спокойствия даосов. Нравится мне это или не нравится, но она такая, и я должен принимать её именно такой. А посему — пусть читает что хочет.
Пока я, листая книжку в мягкой обложке, рассуждал о священном праве свободной личности на литературные предпочтения, сеанс магии без разоблачения благополучно подошёл к концу, Альбина повела своего посетителя на выход. Услышав их негромкое бу-бу-бу и щёлканье замков, я осторожно, стараясь, чтоб меня не заметили, выглянул в коридор.
Рядом с хозяйкой стоял высокий, смазливый, дорого, но с артистической небрежностью одетый парень, волосы у которого, между прочим, были такими же длинными, как у меня. И такими же чёрными. Только без проседи. Не обзавёлся он ещё в свои двадцать с небольшим благородной сединой.
— Подглядывать, дракон, нехорошо, — упрекнула меня Альбина, когда, проводив красна молодца, прошла на кухню. — Любопытство, между прочим, порок.
Хотя и считаю, что для частного сыщика любопытство вовсе не порок, а наипервейшая добродетель, оправдываться я не стал. Поступил хитрее. Сказал, ехидно ухмыляясь:
— Чего-то, Альбина, парнишка твой на клиента не больно похож. Сдаётся, по жизни у него всё в полном ажуре. Признайся, что утешитель.