Брент рассмеялся:
— Да уж!..
Аллен и Бернштейн молча и с интересом прислушивались к этому диалогу.
— Здоров ты, однако, даже для защитника… — Уильямс оценивающе разглядывал Брента.
— Когда играл, весил двести сорок.
— Тебя, наверно, придерживали и валили, а такого дылду надо было сносить.
— И сносить пытались.
— Но не я.
— Эти сносы часто кончались носилками.
— Джентльмены, — с улыбкой вмешался адмирал, — поверьте, я никогда бы не позволил себе прервать ваш вечер воспоминаний, но у нас тут одна маленькая неприятность — война, знаете ли.
Уильямс помог Аллену и Бернштейну закинуть ранцы в джип, усадил их и Брента, сел за руль и выехал к докам.
«Блэкфин» отрылся Бренту издали — когда негр, обогнув пакгауз, покатил по пирсу не меньше мили длиной. Лодка стояла в одиночестве: ближе тысячи ярдов других судов пришвартовано не было. Работал подъемный кран, матросы в синих робах грузили ящики с консервами и оборудование. Повсюду виднелись морские пехотинцы-часовые. Аллен тронул Уильямса за плечо, и тот затормозил у носа лодки. Все вылезли на пирс и медленно пошли вдоль борта «Блэкфина».
— Построена «Электрик Боут Компани» в Гротоне, штат Коннектикут, — сказал Аллен.
— Точно так, — удивился Уильямс. — Откуда вы знаете, сэр?
— Видите, какие низкие зализанные обводы рубки? «Манитовок Шипбилдинг» и на верфях Портсмута — а больше лодки этого типа нигде не строили — сделали бы по-другому.
— Черт возьми! — с восхищением воскликнул Уильямс.
Брент обменялся с Бернштейном понимающей улыбкой: они-то знали, что адмирал обладал феноменальной эрудицией.
Даже теперь, когда подводный корабль неподвижно стоял у причала, в очертаниях его обтекаемого корпуса чувствовалась скрытая стремительная мощь. Рубка была сдвинута к носу, чтобы дать место двум машинным отделениям с четырьмя мощными дизель-электрическими установками, и скорострельная палубная пушка находилась почти на середине палубы, но все же ближе к корме, где были смонтированы еще два 20-мм орудия. Рубка своими округленными обводами напоминала классический автомобиль тридцатых годов. В центре ее находилась стальная шахта, из которой торчали два перископа, напоминавшие молоденькие саженцы. На палубе и надстройке виднелись фигуры матросов, сдиравших ржавчину и оставлявших на корпусе красные пятна сурика.
— О Боже мой! — сказал адмирал. — Ни одного нового винтика, все «родное».
— Соблюдаем соглашение с Департаментом парков Японии, — ухмыльнулся Уильямс.
— А вы считаетесь их сотрудником?
— Да, сэр. Вышел в запас и поступил на службу в ЦРУ. А потом меня нанял этот самый Департамент. Тут мы все и встретились, — он показал в сторону своих матросов. — Чем не служба? Платят вполне прилично и рису дают — от пуза.
Все рассмеялись, вступая на сходни.
— Лодки этого класса называются «эскадренные» и по своим скоростным данным и дальности радиуса предназначались сначала для действий в составе флота. Но, конечно, в этом качестве их мало использовали, и славу они себе стяжали как рейдеры, топившие в основном транспорты. Лейтенант, будьте добры, напомните мне ее основные характеристики — склероз, знаете ли… — скокетничал он.
Заметно польщенный Уильямс стал со скоростью компьютера сыпать данными, которые помнил наизусть:
— Длина — триста двенадцать футов, ширина — двадцать семь, водоизмещение в погруженном состоянии — две двадцать четыре, в надводном — тысяча пятьсот двадцать шесть тонн. Старые шестнадцатицилиндровые двигатели «Винтон» заменены новыми «Фэрбенкс-Морзе» мощностью по шесть тысяч лошадиных сил каждый, что позволяет дать ход до двадцати четырех узлов на поверхности и девять — в погруженном состоянии. Аккумуляторные батареи — новые и заряжены полностью. Вооружение: одна пятидюймовка, две по двадцать, и в ближайшее время установим в «курилке», — он показал на участок палубы от рубки до кормы, — еще две по полсотни. А там, — палец его ткнул туда, где к передней части рубки уже была приварена небольшая площадка, — еще две по пятьдесят и одну двадцатку. Цельнометаллический корпус, оперативная глубина погружения — триста футов. По сравнению с ПЛАРБами[15] — немного, конечно.
— Она может действовать и на шестистах, — заметил Аллен.
— Не только может, но должна и будет!
— Радиус действия?
— Девятнадцать тысяч миль.
— Это при скорости хода десять узлов и в надводном положении?
— Так точно, сэр.
— А вы не преувеличиваете насчет дальности?
— Новые двигатели, сэр, я же докладывал, — ответил негр. — «Фэрбенкс-Морзе».
— В море выходили? — осведомился Брент.
— Нет. Провели швартовные испытания, запускали силовые установки — все прекрасно. «Прочнисты» с завода-изготовителя смотрели корпус — как новый. Но к выходу в море готова не будет, пока не поставим главный индукционный клапан, аппаратуру связи и РЛС РЭБ. Не хватает больше половины экипажа, а тех, что есть, тоже нельзя назвать высокими специалистами. — Он взглянул на адмирала. — Их еще учить и учить, отрабатывать навыки и торпедной стрельбы, и погружения, и многое чего еще.
— И помимо всего прочего, сколотить боеспособный экипаж, который наполовину японский, наполовину американский.
— Сколько у нее торпедных аппаратов? — спросил Бернштейн.
— Шесть носовых, четыре кормовых.
— Торпеды на борту?
— Нет пока. Вечером погрузим новые «сорок восьмые».
— Без проводов, без систем наведения на конечном участке?
— Верно. Ни того, ни другого. Соблюдаем Женевские соглашения.
Бернштейн обвел лодку долгим печальным взглядом:
— Сколько таких затонуло во время войны?
Наступила долгая пауза, и наконец адмирал Аллен ответил:
— Пятьдесят две.
— Боже, сколько же людей ушло с ними на дно?! — пробормотал израильтянин.
Брент молча смотрел на это длиннотелое обтекаемое «существо», придуманное и построенное только для уничтожения людей, и последняя реплика израильтянина навела его на мысль, приводившую в трепет несколько поколений моряков: лодка может стать и его могилой, его стальным склепом. Тысячи моряков навеки ушли в пучину во чреве своих субмарин. Он почувствовал холод под ложечкой: новый риск, новый способ погибнуть. Попадание серии глубинных бомб — и чудовищная, мучительная смерть в сплющенном металлическом гробу: раскаленный резчайшим перепадом давления воздух выжигает людям легкие, и они мечутся в кромешной тьме, подобно крысам. Снова обуяло его это чувство, знакомое ему по полетам на бомбардировщике — гнетущий страх от полной невозможности самому определять свою судьбу, самому распоряжаться своей жизнью. Он пешка в руках неведомых людей, сидящих где-то на Ближнем Востоке, в Женеве, Токио, Вашингтоне и даже не подозревающих о его существовании.
Следом за Алленом офицеры по сходням прошли мимо часового, взявшего «на караул», и поднялись на палубу, где при их появлении молоденький энсин и вахтенный матрос — оба с нарукавными повязками и кольтами 45-го калибра в кобуре — вытянулись и отдали честь. Откозыряв в ответ, все четверо мимо столика с телефоном и раскрытым вахтенным журналом ступили на длинную стальную платформу палубы, наращенную на приплюснутый корпус и чуть приподнятую наподобие конька крыши для того, чтобы вода стекала с нее скорее.
— Энсин Фредерик Хассе, командир торпедной БЧ, — представил вахтенного офицера Уильямс. — С этой минуты лодкой командует адмирал Аллен.
Вахтенный матрос немедленно проговорил в телефон, и динамики принудительной трансляции гулко разнесли его слова по судну:
— Командир на борту. Командир на борту.
Хассе, всего год назад окончивший академию, невысокий стройный молодой человек с темно-каштановыми волосами, челкой падавшими на густые брови, и острыми карими глазами, был заметно смущен и, здороваясь с новоприбывшими, заикался.