— Наконец-то мы дома, — сказал Уильямс, швыряя на кровать свой тощий ранец.
— Видали мы дома и получше, — мрачно отозвался Брент.
— Ты есть хочешь?
— Вроде бы нет. В самолете кормили, а вернее — недотравили какой-то гадостью.
Уильямс кивнул:
— Я тоже успел перекусить как раз перед вашим появлением. — Он полез в ранец и выудил оттуда полдюжины сандвичей. — Пабло Фортуне позаботился. Думаю, это лучше, чем искать какую-нибудь забегаловку по соседству. Тем более что адмирал перевел нас, можно сказать, на казарменное положение.
Эти слова болезненно напомнили Бренту недавний разговор с Дэйл.
— Но я припас кое-что, чтобы было не так скучно, — плутовато улыбнулся негр и достал бутылку «Хейг энд Хейг», а когда Брент удивленно поднял брови, пояснил: — Адмирал велел вылить все спиртное за борт?
— Я его понял именно в этом смысле, — рассмеялся Брент.
— Но он, конечно, имел в виду все, что имелось в кают-компании. А это — из моего холодильника.
Смеясь, они подошли к окну, перед которым стоял стол с графином и двумя стаканами. Наполнив их до половины, Уильямс сказал:
— Схожу позову полковника, — и в голосе его прозвучала сердечность, о которой Брент даже не подозревал.
Но он покачал головой:
— Не стоит. Он сказал, что валится с ног от усталости и сейчас же ляжет спать.
— Ладно. За «Блэкфин»! Зови меня Реджи.
— За «Блэкфин»! — он поднял свой стакан и выпил. — Я совсем не знаю этот тип — «эскадренная лодка».
— Ты специалист по связи, кажется?
— Считаюсь.
— А в курсе насчет переговоров в духе «гласности»?
Брент пожал плечами:
— Только то, что доходило до «Йонаги».
Уильямс допил и сейчас же налил еще:
— Но про новую русскую игрушку ты слышал — бомбомет, который кидает глубинные бомбы на шесть тысяч метров?
— Слышал, — кивнул Брент. — Шестиствольная пусковая установка, бьет трехсотмиллиметровыми на шесть тысяч метров перед кораблем.
— Верно. Форменная зверюга: автоматическое перезаряжение, каждая бомба — по четыреста фунтов. Не знаешь, нам придется иметь с ней дело?
— Нет, Реджи. В Женеве договорились исключить все русские бомбометные системы, так же как и самонаводящуюся торпеду «533».
Уильямс вздохнул, выпил, покатал по дну стакана кубик льда:
— Это хорошо. У «Блэкфина» не было бы шансов увернуться от нее — активное и пассивное самонаведение плюс провода… — Он пристукнул стаканом о стол и допил виски.
Брент последовал его примеру, удивляясь, куда это он так гонит:
— Гидролокатор и шестисотфунтовые глубинные бомбы с гидростатическими взрывателями — вот и все, Реджи, что нам грозит по Женевским соглашениям.
— И этого хватит: одна бомба в четырнадцати футах от нас — и все! Капут! — Он развел руками, подняв ладони кверху. Брент почувствовал, как побежали по спине мурашки, и сделал большой глоток. — Как ты считаешь, будут «иваны» соблюдать договоренности?
— По части выполнения обещаний они слабоваты. Но штука в том, что русские очень неохотно дают свои новейшие разработки кому бы то ни было. Обожглись во время «шестидневной войны», когда израильтянам достались сотни целехоньких танков, целые дивизионы ракет «земля — воздух» и системы управления огнем, которые русские поставили египтянам. Большая часть электроники прямиком пошла в Пентагон. Такой ошибки они решили впредь не повторять.
Он снова наполнил стаканы. Брент почувствовал, как плавно закружились стены комнаты. Тряхнул головой и сделал еще глоток. Наконец-то он смог выпить и расслабиться, сбросить напряжение, не отпускавшее его целую неделю. А Реджи Уильямс оказался отличным малым, и напрасно ему мерещилась какая-то враждебность с его стороны. Все смылось «Хейгом». Брент выпил еще, хотя понимал, что и так перебрал, и снова все поплыло перед глазами. Он резко поднялся, допил то, что оставалось в стакане, сказал:
— Устал чего-то… Брошу кости, — и, неверными шагами дойдя до кровати, рухнул на спину.
Уильямс продолжал пить и говорил без умолку, хотя язык у него уже заплетался.
— Надо будет нам с тобой как-нибудь сыграть…
— Сыграем, Реджи. Наберем две команды из экипажа «Блэкфина» и сыграем.
Уильямс одобрительно замычал, опрокинул стакан, но не удержал его в руке — тот со звоном покатился по столу, упал на пол и разбился. Негр тяжело поднялся, пошатываясь, дошел до кровати и повалился на нее.
— Слушай, ты как… насчет того, что ночуешь в одной комнате с черномазым, а?
Брент рассмеялся:
— Долго же ты крепился, старина.
— Хочешь сказать — это избитая тема?
— Еще бы.
— Тогда ответь, кто я, по-твоему, такой?
— Ты — старший помощник командира ПЛ «Блэкфин», мой непосредственный начальник и, как выясняется, порядочная зануда.
Уильямс фыркнул:
— Ага, учтем. Ну, а ты, Брент Росс, — самодовольная скотина и слишком много о себе понимаешь.
Брент, пребывавший от выпитого в необыкновенно умиротворенном и благодушном настроении и уже уплывавший в дремоту, нашел, что определение это очень забавно. Он расхохотался так, что затряслась кровать.
— Тебе, значит, смешно то, что я говорю?
— Ну чего ты привязался ко мне, Реджи? Видишь, человек выпил и отдыхает. Проспимся — выясним отношения.
— «Привязался»! Рассказать тебе, как привязываются по-настоящему — в том квартале Лос-Анджелеса, откуда я родом?
— Вряд ли я услышу что-нибудь новенькое. Но если тебе так неймется — давай. Что с тобой делать?!
Уильямс, пропустив мимо ушей иронию, начал рассказывать. Брент слушал его с улыбкой, время от времени засыпал и даже довольно крепко, а потом вновь просыпался от звука его голоса.
— Я родился в Уоттсе — это юг Лос-Анджелеса…
— Знаю… — сонно ответил Брент. — Бывал я там.
— Да неужели? Отчаянный малый.
— Хотел осмотреть достопримечательности, вот и пошел. Никто меня не тронул.
— Вырос большой, потому и не тронули.
— Большим, конечно, легче.
Уильямс продолжал, обращаясь к растрескавшемуся потолку:
— Кто был мой отец — не знаю. А мать звали Латанья Уильямс, она никогда не была замужем…
Брент хотел было что-то сказать, но язык не ворочался во рту и губы отказывались выговаривать слова, все тело налилось приятной тяжестью, мышцы расслабились, и даже жесткий матрас показался упругим и ласкал его, словно нежная рука Дэйл. Он молча лежал и слушал.
Уильямс напряженным, запинающимся голосом рассказывал свою историю. Маленькая, тесная квартирка, жизнь на пособие, день и ночь орущий телевизор, вечная нехватка еды, заплаты на локтях и коленях… Старшие братья, Кларенс и Родни, подросли, бросили школу, связались с уличными хулиганами… Большие деньги, неизвестно откуда взявшиеся… Слезы матери, ее вечная тревога… Потом, когда Реджи исполнилось двенадцать, Кларенса убили — изрешетили пулями. «Поговаривали, что это из-за наркотиков: с кем-то не поделился».
Больше он ничего не знал. Наркотики — и все. Даже в приготовительных классах его сверстники говорили о героине, крэке, кокаине, а кое-кто и пробовал. В шестнадцать лет арестовали Родни — «по обвинению в сбыте наркотиков» — и увезли куда-то. Мать была в отчаянии. Все надежды она связывала теперь со своим младшим. Реджи к тринадцати годам вымахал на шесть футов, отлично учился, был многообещающим спортсменом.
Через год вернулся из колонии Родни, а еще через год — ему уже было восемнадцать — сел во «взрослую» тюрьму. «Расквитался за Кларенса», — объяснил он убитой горем матери.
А у нее теперь был один свет в окошке — Реджи. Он сторонился дурных компаний, не водился с хулиганьем, не курил и не пил, не говоря уж о наркотиках, одну за другой завоевывал награды и был даже признан «Лучшим игроком года». Окончив школу, он выбрал Калифорнийский университет из-за его репутации и близости к дому.