– Ковальчук, музыку любите?
Он смущенно улыбнулся:
– Да! Люблю… Сам когда-то играл, товарищ капитан.
– На баяне?
– И на рояле тоже…
– Так попробуйте! Не стесняйтесь. Рябов, а ну одолжи сержанту инструмент.
Ковальчук, нетерпеливо потирая руки, подошел к Рябову:
– Уж разрешите, товарищ старший лейтенант?
Рябов вскинул на Ковальчука удивленные глаза и молча снял ремни. Ковальчук взял баян в руки, осмотрел его внимательно, словно бесценную вещь. Надев ремни на плечи, он уверенно пробежал по клавишам своими тонкими, длинными пальцами. Летчики сразу притихли и придвинулись ближе. Ковальчук огляделся, ища место, где бы сесть. Рябов так же молча встал и пододвинул ему фанерный ящик из-под макарон, на котором сидел сам. Ковальчук сел, окинул всех веселым, даже озорным взглядом и спросил:
– Ну, что сыграть прикажете?
Командир первой эскадрильи, стоявший рядом, сказал:
– Да нам все равно, Ковальчук, что вы сыграете. Но конечно, лучше повеселее что-нибудь, из нашего фронтового репертуара. Ну хотя бы «Синенький скромный платочек…».
– Хорошо. Сделаю, – с уверенностью сказал Ковальчук.
Он сжал губы, серьезное, даже торжественное лицо, склонил голову влево, к баяну, и заиграл «Рассвет на Москва-реке» – вступление к опере Мусоргского «Хованщина».
Чарующие звуки баяна полились в вечерней тишине. И что за чудесная мелодия! Так и виделось, как, озаряя восток, в предутренней дымке выплывало солнце, похожее на расплавленный металл. Вдруг ясно слышался рожок пастуха, мычание коров… Мне почему-то вспомнились село и дом бабушки и как она чуть свет выгоняла корову Пеструшку в стадо. И до того на душе стало и светло и тревожно, что даже в горле защипало.
Когда сержант кончил, я, не сразу очнувшись, взглянул на летчиков. Они стояли не дыша. Не заметил, откуда и когда собрался народ. У старых раскидистых ив, за спиной баяниста, стояли летчики соседнего штурмового полка, девчата с метеостанции, располагавшейся рядом, наши оружейницы… И мне подумалось: «Как же чутка душа русского человека к прекрасному!»
Совладав со своим волнением, я спросил Ковальчука:
– Яков Иванович, где же вы так научились играть?
– Я, товарищ капитан, консерваторию окончил, – просто, без рисовки сказал сержант, – работал солистом в областной филармонии.
– Вот оно что – консерваторию!
Начались танцы, и Ковальчук играл вальсы, фокстроты, танго, а когда заиграл «Синенький скромный платочек…», неожиданно для всех к сержанту подошла Полина Зубкова, секретарь комсомольской организации первой эскадрильи, и сильным приятным голосом запела. Песню подхватили все. Потом пели русские, украинские песни. И вдруг кто-то громко крикнул:
– Баянист! А ну, давай цыганочку!
Все расступились в сторону, освобождая место. И тут снова голос:
– Белаша, цыгана сюда!
На середину круга выбежал небольшого росточка черноглазый летчик. Красив и строен он был в новой шерстяной гимнастерке, темно-синих брюках, хромовых сапогах. Два боевых ордена поблескивали на груди. Еще без музыки, словно для разминки, Белаш отбил чечетку, раскинул руки в стороны и замер в ожидании.
Ковальчук начал медленно, с выходом. Белаш молодецки встряхнул кудрявыми волосами и легко пошел по кругу, прихлопывая руками по голенищам сапог. А когда на середину вышла Полина Зубкова, Белаш будто расцвел весь. Блеснул белозубой улыбкой и, кажется, уже не плясал, а, чуть касаясь земли, летал в воздухе!
К образовавшемуся кругу подошли командир полка Дерябин и комиссар Хрусталев.
– Комиссар! – сказал Дерябин. – Смотри, какие у нас таланты. Удивила меня Зубкова.
– А что ж удивительного! – улыбнулся Хрусталев. – Поля перед войной культпросветучилище окончила.
Дерябин взглянул на часы раз, другой и незаметно, кивком головы, подозвал меня. Вместе со мной к нему подошли командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Харламов.
– Не пора ли, друзья, на отдых? – строго сказал Дерябин. – А то завтра чуть свет в бой.
На этом первый концерт Ковальчука окончился, но с того дня сержант стал душой полка. Летчики и техники повеселели, не говоря уж о наших девчатах. Какими бы напряженными ни были воздушные бои (нам приходилось делать по четыре-пять вылетов в день), вечером, начищенные и принаряженные, мы спешили к столовой. Тут уже играл Ковальчук.
Однажды к нам в полк прибыл по делам службы офицер из вышестоящего штаба. Днем он сидел в канцелярии, работал с документами, а по вечерам вместе с нами слушал музыку, так же восторгаясь искусной игрой баяниста. Закончив работу, штабист уехал. На следующий день в полк пришла телеграмма: «Сержанта Ковальчука для прохождения дальнейшей службы срочно откомандировать в штаб воинской части…» Узнав о телеграмме, мы сразу поняли, чьих рук это дело.
Вечером, после полетов, летчики окружили замполита Хрусталева:
– Товарищ майор! Как же это получается? Почему это мы должны отдавать им Ковальчука? Может, им еще и баян в придачу подарить!
Особенно горячился Рябов, который брал у сержанта уроки музыки.
– Спокойно, товарищи! Приказы старших не обсуждают, а выполняют, ясно? Идите ужинайте, я вас понял.