Целью настоящей статьи является стремление рассеять это смущение, помочь сделать правильные выводы из факта нахождения Анненкова в стане большевиков и его обращения.
Первое утверждение: атаман Борис Владимирович Анненков к большевикам не перешел. Он был насильно сдан красным ставленником маршала Фын Юйсяна начальником его штаба - генерал-губернатору провинции Кансу, где атаман проживал в последнее время.
Краткая история этого такова. После трехлетнего заключения в тюрьме в Урумчи (Китайский Туркестан, провинция Синьцзян) Анненков переехал в соседнюю провинцию Кансу. Здесь он приобретает большие симпатии у генерал-губернатора, с которым заключает договор об улучшении породы лошадей. Всем известна прекрасная конюшня лошадей атамана Анненкова, которую ему удалось сохранить. Решив одновременно заняться и земледелием, Анненков выехал с этой целью по направлению к Тибету и обосновался в 100 милях от Ланчжоу-фу. Все шло хорошо, пока провинция Кансу не стала подвластной маршалу Фен Юйсяну, который сразу назначил своего начальника штаба генерал-губернатором. Под влиянием директив советских частей в Китае и Монголии Фен приказал в декабре 1925 года арестовать Анненкова, предварительно предложив ему перейти к красным, на что атаман, по словам русских офицеров, находившихся в провинции Кансу, ответил:
- Лучше расстреляйте меня здесь. В дальнейшем сведения о насилии, произведенном над Анненковым, подтвердились, и его друзья в Шанхае обратились к Комиссару по иностранным делам с просьбой содействовать освобождению атамана. От проживающего в Ланчжоу-фу друга Анненкова 17 апреля с. г. было получено письмо, где он пишет, что атаман и его бывший начальник штаба Денисов по-прежнему находятся в тюрьме и их принуждают ехать на "свидание" в Баоту пункт на пути расположения красных войск.
Совесть партизан может быть спокойна. Атаман Анненков не перешел к красным - над ним совершено насилие. Это обычный прием советской власти: как всегда в таких случаях, красные заставили его писать то, чему он сам, конечно, не верит. Здесь были какие-то трагически исключительные обстоятельства, остающиеся для нас пока тайной. В своих обращениях атаман взывает к чувству долга перед Родиной, любви к ней и т. д. Слишком часто у него повторяется "Родина". Но какая же родина может быть у интернационалистов! Они так много поработали над тем, чтобы вытравить понятие о родине, чтобы атаман, будучи умным человеком, не понимал, какую цену мы придадим его словам о родине при существовании советской власти.
Дальше Анненков пишет, что сов[етская] власть "проводит работу". Где же атаман увидел эту "строительную работу"! В тюрьме Ланчжоу-фу или в монгольском штабе красных! Слышим, атаман, понимаем тебя, но "строительной работе" красных не верим.
Какое же мы должны иметь отношение к "раскаянию" атамана Анненкова! Только одно. От всей души выразим ему наше сочувствие и пожелаем ему поскорее освободиться от нравственных мук, происходящих от роковой, может быть, необходимости подписываться под тем, против чего восстает и возмущается его душа.
Атамана Анненкова нет среди партизан. Но славные традиции, сильный дух и непреклонная воля в борьбе с врагами Родины - большевиками, вдохновленные атаманом Анненковым, останутся, а характер его писем еще больше укрепит партизан в этой воле"4.
2. ИСПОВЕДЬ ПОВЕРЖЕННОГО АТАМАНА
"Я родился в семье отставного полковника. Отец имел около 70 десятин земли и имение в Волынской губернии. Он умер в 1904 году. По линии отца моя родословная идет от декабриста Анненкова 5.Восьми лет я был отдан в кадетский корпус, который окончил в 1906 году, затем по вакансии поступил в Военное Александровское училище в Москве, где пробыл два года и произведен в офицеры, в чин хорунжего. Хорошо знаю китайский, мусульманский (так в документе. Авт.), французский и немецкий языки. Воспитание получил строго монархическое, тогда каждый офицер не имел права придерживаться никаких других взглядов. Я полагал, что монархический образ самый подходящий для России.
По окончании военного училища меня назначили командиром сотни сначала в Первый Сибирский полк, затем перевели в туркестанский город Кокчетав в казачий полк.
Обстановка в полку в тот период сложилась тяжкая. Среди казаков все сильнее проявлялось недовольство муштрой, строгостью порядков, развязным поведением офицеров. Многие казаки не хотели отрываться от своих станиц и полей. По существу, они принудительно были собраны в лагеря, к ним назначили офицеров, совершенно незнакомых с жизнью и обычаями казаков. За малейшее непослушание следовали строгие наказания, обычным делом было рукоприкладство, мордобой. Один из случившихся на этой почве эксцессов привел к серьезному бунту, последствия которого разом изменили всю мою жизнь. Это произошло в самом начале германской войны.
Начальником лагеря являлся жестокий и грубый офицер Бородихин, который к тому же был нервным и вспыльчивым, а потому избивал казаков по самому ничтожному поводу. Однажды он публично ударил по лицу молодого казака Данилова. Кто-то из присутствующих громко произнес; "Бить нельзя, нет у вас такого права!"
- Кто сказал? - гневно выкрикнул Бородихин, поворачиваясь к группе казаков, из которой исходил протестующий голос.
Ответа не последовало. Начальник лагеря грубо выругал всю группу, обозвал казаков трусами и добавил, что они могут говорить только в спину. Но стоило Бородихину отвернуться, как вслед ему понеслись насмешки и ругательства. Разъяренный офицер выхватил револьвер и закричал: "Буду стрелять, если не замолчите и не прекратите ругань!" В ответ сразу со всех сторон, от рядовых казаков и вольных, последовала реакция: "Мало германских пуль, еще и свои офицера по казакам стрелять собираются. Ничего, и на них найдутся..."
Это была уже открытая угроза. Начальник лагеря вызвал офицеров, приказал развести казаков по баракам и казармам, выявить и представить ему всех недовольных. Однако казаки вышли из повиновения, чему способствовало неправильное поведение офицеров, попытавшихся усмирить подчиненных, но не так, как нужно. Было избито много офицеров, часть которых сгруппировалась в общежитии и стала стрелять по окружившим их казакам. Отстреливаясь от наседавших бунтовщиков, Бородихин израсходовал все патроны, выпустив а себя последнюю пулю. Но он был только ранен и был тут же добит преследователями. Большинство офицеров разбежались. Меня же казаки не тронули, более того, по их просьбе мне пришлось принять на себя командование сразу тремя полками. Полагаю, что я пользовался среди них авторитетом за уважительное отношение к каждому казаку. Мне удалось восстановить порядок во многом благодаря тому, что вся сотня, которой я командовал, была полностью на моей стороне.