— М-да, интересно и занимательно тебя слушать. В первый раз слышу столь подробный разбор похода. Военачальники все неудачи на князя Палецкого свалили. Дескать, меры защиты не принял на стоянке, допустил захват людей с пушками и припасами. Потому и на Казань не пошли, поражение потерпели.
— Нет, Федор, я сам в походе участвовал и своими глазами все видел. Прямо тебе скажу: поход был обречен на неудачу еще не начавшись, и корни неудачи — здесь, в Москве. А ратники русские вели себя храбро, мне их упрекнуть не в чем. В трусости никто не замечен.
Федор встал, подошел к двери и выглянул в коридор.
— За такие слова и на плаху попасть можно. Ты что же — никак в предательстве кого подозреваешь?
— Нет, явного предателя нет.
И я принялся объяснять Федору, в чем причина наших неудач. Рассказал о несогласованности действий бояр, о том, что пехота была на месте в июне, а обоз с продовольствием через месяц только подтянулся, о том, что дозоры надо высылать ближние — не более версты, и дальние — до десяти верст, дабы враг внезапно не напал. И лучше всего — не посуху идти, а судами плыть. А то до Казани еще не дошли, а людей немало потеряли. И много, много еще чего.
— Горячишься, Георгий!
— Помилуй Бог, Федор! Я уже не в первой сече был, но оба последних похода на Казань неудачные.
Если в прошлом году мы трофеев не взяли, то это не беда. А в этом? Суда потеряли, пушки потеряли, людей — и каких! — просто тьму положили. А в итоге? Казань не взята, так — пощипали татар едва.
— Обида в тебе говорит.
— И это есть, только не за себя — за державу обидно.
— Эка хватил!
Федор походил по кабинету.
— Ладно, завтра на приеме у государя буду — самолично вручу ему твое послание.
— Вот спасибо, дружище!
— Не благодари. Вижу ведь — не о себе, не о трофеях печешься — о государстве. Но уж не обессудь. Как решит Василий Иоаннович, так тому и быть. Ты же понимаешь — выше головы не прыгнешь.
— За это и благодарю, что послание мое в руки государю отдашь. Сам знаешь: попадет к писарям, положат в долгий ящик — до государя и не дойдет.
Уговорились встретиться завтра к вечеру.
А я направился в Разрядный приказ. Надо деньги за поход получить.
Я снова и снова вспоминал неудачный во всех отношениях поход и цену, которую ратникам пришлось за него заплатить. Слава богу, среди моих ратников нет попавших в плен.
Всех павших на поле бранном отыскали, опознали, сосчитали и в скорбные списки внесли.
В приказе я встретился с некоторыми боярами, воевавшими у меня в полку в последнем походе. Мы обнялись на радостях, поговорили. Потом, как водится, на постоялый двор пошли. Потрапезничали, выпили вина, обсудили перипетии похода. Те из бояр, что более дальновидными были, говорили то же, что и я, сделав выводы почти слово в слово. Стало быть, и до них дошло, что так дальше воевать нельзя. Только один, лихой рубака Васильев, рукой махнул:
— Умничаете все, смотрите проще! Не повезло!
Вступать в спор с ним никто не стал — чего с пьяного взять? Я был доволен, что и у остальных бояр мозги заработали. Глядишь — в следующий поход пойдут более подготовленными и некоторых ошибок не допустят.
На следующий день спешить было некуда, и я хорошо выспался — спал почти до полудня. На торг сходил, выбрал супруге подарок — кольца височные, шелк синдский — все-таки княгиня.
И, едва дождавшись вечера, поспешил к Кучецкому.
Федор встретил меня мрачнее тучи.
Сердце екнуло, заныло в недобром предчувствии. Я уж по виду догадался, что послание мое в лучшем случае отвергнуто.
— Садись, Георгий! Вино будешь?
Обычно Федор не начинал разговора с предложения выпить.
— Наливай. Чую — плохие новости меня ждут.
— Да уж… — тяжело вздохнул князь и замолчал, не решаясь с ходу оглушить меня недоброй вестью. Махнул рукой: — Не обманулся ты. Самолично в руки государя послание твое передал. Прочитал он, сначала посмеялся, потом думным боярам прочитал, что рядом случились. Хулу на тебя возвели — мол, не дорос еще князь государю советы давать. Мне обидно за тебя стало. Думские бояре сроду пороху не нюхали, только штаны на скамьях просиживают. А дове-дись на пиру оказаться — нажрутся до икоты, потому как задарма.
Я сжался в комок. «И зачем связался с этим посланием? — сверлила мысль. — Проку не вышло — то полбеды, к ударам судьбы привык, да, похоже, и Кучецкому досталось за содействие мне».
— Среди бояр и неприятель твой был.
— Телепнев?
Федор кивнул, взглянул на меня с сожалением, потянулся к кувшину, подлил вина доверху и показал взглядом на кубок.
— Вступился я за тебя, слово о заслугах твоих молвил. Совсем осерчали бояре, а за ними — и Василий Иоаннович. Решили полк тебе более не доверять, с воевод коломенских снять. И служить ты отныне будешь, как рядовой поместный дворянин, со своею дружиною на заставе.
Я усмехнулся:
— От дружины моей мало что осталось, едва ли половину наберу. А в воеводы я не рвался. Надо будет для страны — и на заставе послужу. Только чую печенкой, следующий поход таким же провальным окажется.
Горько мне было сознавать, что не послушали служивого воеводу, набравшегося опыта на полях сражений и получившего звание княжеское не за услужение у кресла государева, а за боевые заслуги. Как говаривал позже великий Петр — за веру и верность.
— Не вешай нос, боярин. У меня похуже ситуации бывали — выплыл. За одного битого двух небитых дают. Слыхал?
— Слыхал.
— Со мной поедешь ли?
— Куда зовешь?
— Развеяться. Тут по весне мне дедок один старый сказывал — есть-де на Плещеевом озере Синь-камень. Чудеса сей камень творит, желания исполнять может, если от сердца они. А еще, представляешь — сам из воды вылез, на берегу лежит — и все время теплый. Бают, хвори разные лечит.
— Да тебе-то это на что? Никак ты захворал, Федор?
— Здоров! Просто хочу посмотреть на диво это.
— Если просто посмотреть, так далековато добираться! Озеро то у Переяславля, что в Ярославской губернии.
— Не узнаю тебя, Георгий. Тут всего-то полтораста верст будет. Мы же поедем без обоза, верхами. Быстро обернемся. К тому же рыбка в том озере зело чудная есть — ряпушка. Говорят, огурцом пахнет.
— А поехали! Чего я в Москве забыл?
Следующим утром наш отрядик выехал из первопрестольной. Со мной были два моих ратника из Федоровской десятки. У Кучецкого людей побольше: воинов человек десять да четверо бояр — для солидности.
Гнали быстро. Конец лета, тепло, дороги сухие.
С обеих сторон дорогу обступал сосновый лес. Я любовался красотой природы. Дышалось здесь легко — воздух был наполнен смолистым ароматом. Тишину нарушал только топот копыт всадников.
Дорога пошла на спуск. Лес поредел, небольшими участками теперь встречалась липа. Впереди блеснула лента реки — один из притоков Клязьмы.
За поворотом дороги показались постройки Троице-Сергиевого монастыря, окруженные крепостной стеной с башнями.
Колокольный звон возвещал благовест — в монастыре шла служба.
Кучецкой с боярами придержали коней, и они замедлили ход — мы проезжали мимо белокаменного Троицкого собора. Всадники, сняв шапки, осенили себя крестами: в соборе этом нашел свой последний приют Сергий Радонежский. Снял шапку и я, неумело перекрестился.
Здесь, в центре духовной культуры Руси, часто бывал и государь. Монастырь был и загородной резиденцией московского митрополита, откуда он возносил слова молитвы за благоденствие Руси. Отсюда, из монастырской мастерской, расходились по храмам святые образы. Здесь начинал свое многотрудное служение иконный живописец Андрей Рублев, создавший «Святую Троицу».
Рядом с собором высилась колокольня и стоял храм Свято-Духовной церкви, построенной в честь Сошествия Святого Духа на апостолов.
Все суетное ушло в сторону, уступив величию православных святынь. На душе было грустно, не покидало ощущение, что вижу я это великолепие последний раз. В глазах проступили слезы.
И вот Клязьма с хлипким мостом позади. Заросли ивы сменил луг, по которому цепочкой шли косари, оставляя за собой скошенную траву.