— Из Кривянки. 10-й полк...
За мостом ждет походный атаман с конвоем. Подскакивает группа офицеров Атаманского полка.
— Не хочет..
— Отказался...
— Может, силой его увезти? Прикажите...
У вокзала крики, 2-я семилетовская сотня взрывается ружейно-пулеметной трескотней. Путь в город отрезан...
В пять пополудни от Кривянки к вокзалу на рысях подходит конный отряд, заворачивает на Крещенский спуск. Гремит оркестр. Толпа дождалась.
— Ура! Освободители!...
Войсковой Круг начинает вечернее заседание.
Возвратилась делегация, посланная в 10-й и 27-й полки. Полки приняли охрану города на себя. Депутаты перешептываются.
— Голубов здесь...
Глава делегации есаул Сиволобов отчитывается.
— Войсковой старшина Голубов, к которому я был командирован в станицу Кривянскую для выяснения целей его выступления против Войскового правительства, в настоящее время с отрядом казаков 10-го и 27-го полка находится в городе Новочеркасске и имеет возможность сделать личный доклад по этому вопросу.
— Пригласить! — крики из зала.
Войсковой Круг постановляет: просить войскового старшину Голубова прибыть на Круг и сделать доклад.
Дверь распахивается. Голубов является на Круг, не дожидаясь приглашения, за ним человек тридцать казаков.
— Что это за собрание?
Он быстро идет по проходу, взлетает к президиуму.
— В стране творится социальная революция, а тут собралась кучка людей... Самозванцы! Кто вам позволил? Встать!
С робким шумом Круг поднимается.
— Встать! Встать! — нависает Голубов над сидящим Назаровым. — И ты, мерзавец Волошинов, здесь? Арестовать его!
— Убить! Убить!
— Не надо стрелять...
Казаки хватают и тащат Волошинова. Комиссар при Голубове, Пугачевский, выхватывает браунинг и приставляет его ко лбу Назарова. Побледневший Назаровделаетжест рукой, чтоб отвести. Два казака из свиты Голубова хватают Пугачевского за руки, теснят...
— Кто ты такой? — кричит Голубов в лицо Назарову.
— Я выборный атаман. А вы кто такой?
— Я революционный атаман товарищ Голубов. Встать! — и хватает Назарова за руку.
Назаров встает, руки в карманах, вынул, развел, улыбнулся.
— Что вы кричите? Можно говорить тихо. Если вам что нужно...
Освободившийся из рук казаков Пугачевский рвет с Назарова правый погон. Левый рвет Голубов.
— Арестовать!
Вслед за Волошиновым Назарова тащат вниз с эстрады. Го-лубов хватает их оставленные на столе фуражки, рвет кокарды и швыряет на пол.
«Заседание Круга вследствие этого было сорвано, — строчит секретарь для истории, — и, ввиду присутствия в зале вооруженной силы, враждебно настроенной по отношению к Кругу, не могло быть возобновлено».
— Как же нам быть? — торопятся вслед за уходящим Голубовым члены Круга.
— Мне не до вас, убирайтесь к черту, — бросает через плечо
Голубов и выходит. ,
Круг волнуется. У дверей часовой никого не выпускает.
— Пока не придет Голубов...
С улицы доносятся звуки оркестра. Это Голубов отправляет на гауптвахту Назарова и Волошинова.
Через полтора часа приходит казак и читает манифест о помиловании Круга. Пусть расходится подобру-поздорову.
— В России творится социальная революция, — повторяет он слова Голубова, — а здесь какая-то сволочь разговоры разговаривает. Вон!
— Если б не мы, а Красная гвардия первая сюда пришла, ни один бы из вас живым не ушел, — утешает часовой.
Голубов в это время отправляется в Атаманский дворец; ему показывают покои Каледина, калединского коня...
Позже в Новочеркасск влетели вырвавшиеся из боя под Каменнобродской казаки 7-го Донского полка и, подогрев вспыхнувшую на центральных улицах панику, рассказали о силах большевиков, устроили митинг, на котором назвали полк «революционным», избрали нового командира полка — бывшего казначея Сухарева — и выставили посты у храмов и музея — взяли под охрану святыни.
Переправа через Аксай шла до восьми часов. Одиночные переправлялись и позже. Попов с конвоем до восьми ждал у моста атамана Назарова. Город скрылся во тьме и тумане.
К одиннадцати ночи походный атаман прибыл в Старочеркасскую.
Многие из участников обороны рассеялись. Еще утром в Грушевской генерал Черячукин, защищавший свой участок фронта только со своим штабом и командиром 7-го Донского полка, пришел на митинг у станичного правления и объявил, что мобилизация отменяется, но что рекомендуется хорошо спрятать оружие. Казаки засмеялись: «Мы сами это хорошо понимаем»217. Отходившие с северного участка отряды зачастую расходились по домам. Е. Ковалев вспоминал, что еще в 11 утра по приказу Мамонтова пулеметная команда его взвода отправилась в Новочеркасск эшелоном, асам взвод — походным порядком. У Хо-тунка Ковалев услышал, что в Персиановке вспыхнула стрельба, и дал по поселку последний выстрел — высокую шрапнель.218 Орудия Ковалев бросил у вокзала, так как ожидалось восстание рабочих, и налегке догнал отряд походного атамана. Там же, в Новочеркасске, бросил орудие и платформу и разошелся артиллерийский взвод Конькова219, а затем и прикрывавший отход отряд Упорникова (но это было уже ближе к вечеру).
Остались в Новочеркасске многие студенты из распущенных 2-й и 3-й рот Студенческой дружины. 1-я рота после боев под Ростовом примкнула к Юнкерскому батальону Добровольческой армии, из 150 человек в ней к этому времени осталось 30.
Дойдя до Старочеркасской, заволновалась и вернулась домой большая часть Новочеркасской дружины (400 человек).
Итак, 12 (25) февраля партизаны покинули Новочеркасск. В тот же день красная разведка доносила: «В Новочеркасске — до семи, если не до 12 тысяч, способных к борьбе»220. Как показали более поздние подсчеты, ушли далеко не все «способные к борьбе». Многие остались «дожидаться большевиков». Тысячи офицеров явились в Ростове на регистрацию, объявленную большевиками. Много офицеров осталось в Новочеркасске.
Значительная часть уходящих из города не помышляла о дальнейшей борьбе, о сопротивлении, а просто «уносила ноги». Это не могло не сказаться на настроении отступающих. Один из участников похода записал в дневнике: «Вызывает удивление наша “партизанская армия”, какая она странная. Целых три часа стоял я вчера у переправы на Аксае, пропустил мимо себя десятки сотен людей, жадно стремившихся на ту сторону, подальше от города — в степь, и не нашел ничего похожего, что у нас принято называть армией. Каждый шел и ехал, видимо, сам по себе, как будто он совсем не принадлежал ни к одному из отрядов»221.
Ночевали в Старочеркасской, в «нейтральной» станице. Попов хотел устроить здесь еще и дневку, чтоб свести разношерстные, плохо подчиняющиеся отряды в одно целое. Но лед был ненадежен, и с раннего утра, набросав доски, решили переправлять артиллерию и обозы и отправлять на Арпачин.
Завтракали блинцами с откидным молоком. Старший сын хозяйки пропал на войне, и она, горюя, с какой-то мукой смотрела на молодых ребят — юнкеров, студентов, гимназистов. Делилась тревогами.
— ...А тутразорение чистое, кадеты пошли какие-то... И чего им, прости, Господи. Надобно? Бьют, люди гутарят, всех и всё жгут... Детей малых не жалеют. Ироды окаянные.
Партизаны прыснули.
— А вы не кадеты? — насторожилась хозяйка.
— Кадеты, бабушка.
Хозяйка растерянно улыбнулась, развела руками.
Заскочил связной от Семилетова.
— Аксайские на рассвете наш арьергард обстреляли, 1-ю Новочеркасскую... Собирайтесь, уходим...
— А дневка?
— Решено не задерживаться. Идем на Арпачин.
— Где это?
— Арпачин? Верст десять отсюда, — сказал молчавший до этого хозяин.
— Пятнадцать, — поправила хозяйка.
Засобирались.