Худой, черноволосый, будто турок, суровый и неулыбчивый, на этот раз Иван Федорович был в добром расположении. По случаю рождения сына у соседа-казака он пропустил кружку хмельного.
Войдя в горницу, сел на лавку, не спеша стащил промокшие сапоги. Шлепая босыми ногами, к нему подбежал двухлеток Степик. Потянул руки:
— Ба-а, на меня.
— Ишо чего захотел! На кой ты мне нужон, — с шутливой серьезностью отец отвел руки сынишки.
Старший, двенадцатилетний Матвей, сидел у окна с книжкой.
— Все читаешь, грамотей! О чем там написано?
— О царе, батяня. Как шел на Казань. Тут и картинки есть. Погляди-ка.
На рисунке изображен царь: в меховой шапке, с посохом в руке.
— Ишь ты, никак сам Грозный, — отец внимательно рассматривал портрет. — Он энтой клюкой сына свово убил.
— Скажешь такое, — возразила мать, гремя у печи ухватом. — Как же можно, чтоб сына родного…
— Можно. Тот вроде бы возразил, а он его клюкой — и насмерть.
— Ты дальше, батяня, смотри. Там нарисовано сраженье, — подсказал Матюшка.
— Сраженье, — недовольно пробурчала мать. — Ему бы только сраженье, все воевать.
— На то он и казак. А казак без войны не казак.
— Это ты казак, а он — мальчишка.
— Хорош мальчишка! Ишь, жердина какой вымахал! Того и гляди отца догонит.
Сын и в самом деле в последний год вытянулся: худой, длинный, темный — в отца, — волосы взлохмачены, нос крючковат. Среди сверстников он самый рослый. Кое-кто пытался назвать его тычиной. Но обидная кличка к заводиле уличных мальчишек не пристала…
Опустив Степика на пол и отложив книгу, отец крутнул ус:
— Намедни гутарил с атаманом. О Матвее нашем. Атаман согласие дал.
— Какое согласие? — насторожилась мать.
— Принять на службу. В Войсковой канцелярии покуда будет служить.
— Кто будет служить? Когда?
— Да Матвей-то наш. С осени нонешней.
Ты что там буробишь? Мальчишку — и на службу? Не пущу!
— Цыц! — прихлопнул отец по столу. — Ты, Анна, мне не перечь! Не твоего ума решать мужчинское дело. Осенью заступит на службу! И все тут!
— На посылках, что ли, в канцелярии? — уже не так решительно продолжала мать.
— Может, попервах и на посылках, а потом, возможно, писцом, коли сумеет.
От этих слов лицо Матвея полыхнуло огнем. Он мысленно представил, как оденет казачьи штаны и овчинную высокую шапку, сядет на коня, на отцова Воронка — горячего жеребца, быстрого, словно ветер.
— Матвею быть большим казаком, есаулом, а то и атаманом, — продолжал меж тем отец. — Ему с рождения это написано.
— А кто, батяня, написал?
— Судьба, Матюшка. Приметы. Помню, в тот час, как тебе родиться, был я на Дону. Иду это утром по берегу, кругом тихо, благодать. И вдруг — бац! Из Дона к ногам выпрыгивает во-от такой сазан. — Отец рубит руку ладонью у самого плеча, показывая, какой величины сазан. — Я его хвать за жабры. Только хотел поднять, а тут рядом с сазаном сверху падает кус хлеба. Оказывается, чайка с лёта выронила. Ну, думаю, не иначе, как что-то должно случиться. И точно! Пришел домой, а там новость: казак родился, стало быть, ты. Вот и рассуди: всякому ли такое выпадает, чтобы сазан к ногам, и хлеб с неба? Тут судьба.
Отец, хотя и говорил о чудных приметах судьбы, однако знал, что в жизни нужно пробивать путь локтями и не зевать. По примеру дворян, приписывающих своих детей к полкам сызмала, чтоб отрок начал службу в офицерском чине, задумал и он, Иван Федоров, протолкнуть таким маневром в жизнь своего старшего. Так делали не только в Петербурге и Москве, но и на Дону тоже. А он, Платов, чем хуже! У него и хутор есть, и мельница, и более полусотни мужиков пришлых содержит…
— А когда на службу, батяня?
— Я ж сказал — осенью. Атаман обещал. Только ты, Матюшка, на празднике, на скачках, себя покажи. Верхом на Воронке проскачешь. Приз бы еще отхватил. Тогда атаман наверняка смилостивится. Постарайся, а Воронок не подведет.
Род Платовых в Черкасске давний. Дед сказывал, что его родитель приплыл сюда с верховья на плоту. Оттого и прозвали его Плотовым, а потом переиначили на Платова.
Здесь, в Черкасске, родился Иван Федоров Платов в том самом году, когда опочил Петр Великий. С той поры прошло сорок лет. В пятнадцать лет Иван знал все казачьи премудрости и даже участвовал в дальнем походе на Крымскую линию. Позже ходил в Грузию и Персию. Особенно отличился в Семилетней войне под крепостью Кюстрин в 1758 году. Тогда его пожаловали серебряной медалью, а до того вручили почетное оружие: одну, а потом и вторую саблю.