Дважды заявлял он коменданту, полковнику Стремоухову, чтоб его послали в дело, но тот оставался непреклонным:
— Будет распоряжение — пошлю. А ныне терпи да следи, чтоб казаки службу гарнизонную справно несли.
В начале весны к крепости подошли фелюги с провиантом, амуницией, порохом и прочим необходимым для войска. Всё это предстояло переправить обозом в боевую линию.
— Вот и подошёл твой черёд, Платов, — объявил Стремоухов. — Твой полк да ещё Степана Ларионова будут охранять обоз.
— Два полка на охрану? — удивился командир.
— Кош-то (казаки называли кошами обоз) большой: почти тысяча подвод. Да и много важного везут. А на дорогах неспокойно. Потому и даю ещё пушку. А главным назначаю Ларионова. Он постарше тебя и поболее служит.
Матвея это не задело. Ларионова он знал и уважал, как смелого и рассудительного начальника. К тому же тот успел уже здесь, на Кубани, отличиться в бою, разгромив большой турецкий отряд.
Путь до Кубани немалый и небезопасный. На дорогах рыскали многочисленные отряды крымского хана Давлет-Гирея. Минувшей осенью, собрав воедино кубанские и горские отряды, хан намеревался вторгнуться на донские земли. Однако, считая, что для этого своих сил недостаточно, он призвал в поддержку своего брата Шаббас-Гирея. Тот, возглавив турецкие отряды, поспешил на помощь.
Но замыслу турок тогда не суждено было сбыться. Гусарский полк Бухвостова и донской Степана Ларионова, того самого, с которым предстояло теперь Матвею сопровождать обоз, в верховьях реки Ей столкнулись с неприятелем и, смело вступив в схватку, разбили его наголову. Остатки позорно бежали, рассеявшись по степи.
И вот ранним свежим утром обоз тронулся в путь. Полк Ларионова впереди: он знает дорогу и по долгу, как старший, в голове. Платовский полк охраняет вторую половину длиннющего обоза. Казаки едут верхом по обе его стороны небольшими группами. Вдали справа и слева маячат дозорные.
К вечеру третьего дня достигли речки Калалах, впадающей в Егорлык. Река сама по себе тихая, спокойная, как большинство степных рек. Летом, пересыхая, напоминает ручей. Однако сейчас, после паводка, она разлилась, мутные воды бурлили.
Повозки обоза уже сосредоточились на широком лугу, и ездовые выпрягали лошадей, поспешая дотемна их напоить и задать корма. Ларионов и Платов согласовали места, где расположить повозки, а где казаков, куда выслать на ночь охрану и когда назавтра выступать в путь.
Ночь накатилась неожиданно быстро, и стало так темно, как бывает на юге. Пылали костры, слышались людские голоса, конский хруст да похрапывание. Потом стало стихать, костры никли — лагерь погрузился в сон.
Матвею не спалось. Что-то тревожило, не давало сомкнуть глаз. Чертыхнувшись, он натянул сапоги, вышел из шатра.
— Матвей Иваныч, слышь-ка, — узнал он голос Авдотьева.
Фрол произнёс это таким тоном, будто перед ним стоял не полковник, а его ровня.
— Не серчай, что называю так, — это из уважения. Что не спишь?
— Не знаю. Нейдёт сон.
— И мне тоже.
— Неспокойно вот здесь. — Матвей ткнул себя в грудь. — И ночь будто бы мягкая да тёплая, а на душе скребёт.
— У меня тоже недобро в мыслях. И думаю, не зря. Прислушайся-ка!..
Платов затаился: почувствовал, как на лицо пахнуло лёгкое, едва уловимое дыхание сыроватого ветерка.
— Да нет, не так! — коснулся плеча казак. — Ты приляг да прислонись к землице. Вот так-то.
Фрол проворно лёг и припал к земле ухом. Матвей последовал примеру. Щёку кольнула былинка, защекотало в ухе.
— Ну? Слышишь? — с тревогой в голосе спросил Фрол.
— Ничего не слышу.
— А ты затаись… Затаись…
Матвей плотней прижал ухо к земле, затих и вдруг различил едва слышимый далёкий гул да редкие всплески птичьих криков. Почудилось, что ли…
— Ну, что слышишь?
— Гул какой-то, да ещё вроде птицы горланят…
— Вот-вот! А разве птица ночью кричит?
— Да вроде бы нет…
— Правильно! Ночью она спит. Сидит себе смирно. А выходит вот что: недалеко остановился неприятель. Разложил огни и побеспокоил птицу. А коль крик большой, стало быть, много и огней. Значит, множество и басурманов. Скумекал?
— Ну уж, — усомнился Платов.
— Верь мне, Иваныч! Уж коли я говорю, то без ошибки. Прикажи разведать: непременно будет так, как я тебе сказывал.
Фрол говорил с такой убеждённостью, что командир не посмел возразить.
— Сейчас пошлю… Вызови-ка есаула с первой сотни.