— Фома Костромской!
Фома поднимается, Фома идет, Фома подает греку тетрадь с вокабулами и ждет начала единоборства.
— Я есмь.
Фома спрягает:
— Эйми, эй, эйэи, эсмен, эста, эсан.
— Я есмь человек.
— Хо антропос эйми.
— Я есмь дурной человек.
Фома молчит.
— Я есмь дурной человек! — повелительно повторяет грек.
Фома чуть заметно кивает головой, лица школьников расплываются в сдерживаемые улыбки.
Грек багровеет до последней степени, выводя в журнале толстую единицу.
— Н-на-мэсто!
За Фомой к столу плетется угловатый Костя Долин. Грек заставляет его читать Анабазис, чутко прислушиваясь к ударениям. Потом Костя переводит и делает грамматический разбор. Все время он страшно волнуется, на узеньком лбу выступает пот. Костя гладит ладонью коротко-остриженные волосы на голове, потирает переносицу, засовывает руки за пояс и в карманы мешкообразных брюк, переступает с ноги на ногу. Грек спрашивает его долго и подробно, но Костя всегда знает урок, — приходится отпустить с миром и поставить тройку.
После этого грек, захлопнув журнал, объясняет особенности следующего отрывка. Говорит он вяло, словно жует недоваренную кашу: наползает нестерпимая скука.
Виктор смотрит на черную доску, где красуются нестертые цифры, начертанные мелом еще вчера; смотрит за широкие окна, где над рядами крыш возвышается пожарная каланча, и шепчет, едва раскрывая губы, чтобы не заметил учитель:
— Надул я его, чёрта!
Аарон Готлиб, прикрывая рот ладонью, отвечает:
— Молодчина!
В коридоре гремит звонок, грек берет журнал под мышку и уходит.
— У-р-р-ра! — кричит Аарон, ударяет Виктора книгой по голове и, прыгая с парты на парту, убегает кФоме, закуривающему под партой папироску.
2
Перемена продолжается пять минут.
Виктор сидит и рассеянно наблюдает за схваткой двух братьев-близнецов, по прозванию «Горшки». «Горшки» — точная копия один другого: одинакового роста, у обоих голубые глаза, русые волосы, хриповатые голоса, а пальцы вечно запачканы чернилами. Как же различить братьев? — да очень просто: старший ленив, младший зол: старший флегматик, младший — надут; старший хороший товарищ, младший заноза и ябедник. Братья не любят друг друга и часто ссорятся.
— Так, так его! — волнуются свидетели битвы.
Младший «Горшок», получив затрещину, дико вскрикивает и, изловчившись, ударяет брата кулаком в лоб.
— Ого! Ловко дал…
— Ну-ка, тресни, тресни его по носу.
Старший «Горшок», пыхтя, как паровоз, набрасывается на брата, сбивает с ног, садится на него верхом и колошматит, приговаривая:
— Вот тебе! вот тебе! вот тебе! За папу, за маму за весь православный народ… Хочешь еще? — Вот, тебе, вот тебе, вот тебе, я-те покажу, как чужие тетради рвать.
Костя Долин, стоящий у двери на часах, бежит к драчунам, неуклюже размахивая длинными руками, и встревоженно оповещает:
— Вакула идет! Ребята, «Кузнец» идет!
Драчунов растаскивают в разные стороны, а вдоволь накурившийся Фома вылезает из-под парты и пишет мелом на черной доске, стоящей у двери:
«Добродетели украшают нас».
— Ты чего же тут доску пачкаешь? — спрашивает Фому классный надзиратель Вакула, дюжий, обросший волосами и словно закоптелый у горнила. Брови густые, сизый нос испещрен багровыми жилками. Говорит нижайшим басом — рявкает так, что стекла дрожат.
— Сколько раз, Фома, сказывал тебе: не пачкай доску попусту. Меловая пыль отравляет легкие. Останься- ка, братец, ты после уроков на час.
Фома сокрушается:
— Простите, пожалуйста, я думал, о добродетелях можно.
Фома весело оскаливает зубы.
— Дураки — гудит Вакула, — экой ты, братец, лоботряс… Сотри сейчас и не балуй больше.
Вакула с любовной усмешкой оглядывает Фому, тот стирает губкой мудрое изречение.
В конце коридора заливается звонок, перемена окончена. Ученики рассаживаются по своим местам. Но Фома держит ответ перед Вакулой:
— Ты этта чего же, братец, охальничаешь? Я тебя спрашиваю, чего же ты, братец, озорничать выдумал. Мало тебе двоек, так еще кола захотел? А-а? Зачем дерзишь греку, а-а?
Неустрашимый Фома опускает голову и мычит:
— Да он меня дубиною выругал.
— И поделом! — гудит Вакула, — я ж тебе сколько раз говорил, что дубина ты… Дубина и лоботряс. Экой ты, братец, в самом деле.
— То… в-в-вы! — жалобно мычит Фома.
Вакула утешительно похлопывает его ручищею по плечу.
— Зловредный ты, братец, тип. Ну, садись. Я уж с ним поговорю, может, кол-то и вычеркнет. А остаться должен ты — от него два часа, да от меня час. Три часа. Ну, садись же.