Он зачерпнул в железный ковш воды из стоящей в избе кадки и, подкравшись на цыпочках к спящей, отогнул край одеяла. Тьфу, Господи, экая белая худая шея… И этакая-то размазня занимает в избе место, ест, спит, называется сестрою…
Волчок, сердито улыбаясь, вылил воду на девушку. «Что? Что-о? Что-о-о»? — вскрикнула она, смотря побезумевшими глазами на брата. Волчок стянул с нее одеяло и коротко приказал:
— Вставай! повалялась, да и довольно. Пора честь знать!
Мать хихикнула, а Волчок нахлобучил на голову картуз. Что-то поделывает Суран-хан, надо бы его спроведать. Красть арбуз Волчок сегодня не будет, но лепешку ему снесет.
Волчок сунул в карман две лепешки, пару луковиц и завернул в тряпицу немного соли. Пусть перса покушает.
— Уходишь? — спросила матка.
— Ухожу.
Матка больше ничего не спросила, но по ее лицу было заметно, как ей обидно, что Волчок не хочет даже чайку попить с нею. Не каждый же день чай, да еще с сахаром.
Но Волчок вышел за дверь. В сенях он зацепил за какой-то гвоздь и до крови рассадил руку. «Бог не хочет, чтобы я не попил чаю»! — подумал он, однако, упорно двинулся дальше, придерживая натянутым на ссадину рукавом текущую из нее кровь. Но — что за новость! — не успел он отойти от избы двух шагов, как запнулся и упал на дорогу. Если бы зимой, тогда бы еще понятно, но летом… летом… «Бог хочет, чтобы я попил чаю»! — решил Волчок, возвращаясь. Ему стало жаль мать, обиженную его уходом, а также и Ленку, Правда, она крапивница, но, ведь, нагуляла-то ее матка.
— А то давай, попьем вместе! — весело сказал Волчок в избе пекущей лепехи матке. Она просияла, а Волчок скинул картуз, взял с лавки одеяло, прыгнул на кровать к сестре и с нею прикрылся Какую он поднял возню! Он ее щекотал, дергал за русую косенку и строил такие ужасные рожи, что ей сделалось страшно. Кого только он не изобразил: и монаха, и разбойника, и пьяницу, и городового. Мало того, он, прислонясь к стене, встал на голову и трижды прокукарекал, хлопая ногами, как крыльями.
Затем они пили чай до седьмого пота и дружно беседовали о том, о сем. И, когда Волчок вновь вышел из избы, гвоздь не задел его, а дорога не уронила. Солнце горело вовсю, куры звонко кудахтали.
Первым долгом он поспешил к Ксюше.
Во дворе безносый Трофим уже сидел на бревне, читая засаленную книгу.
— А где Ксюша?
— Дома, — ответил Трофим, протягивая Волчку руку. Волчок пожал ее и сел с ним рядом.
— Что читаешь?
— «Зюма или открытие Хины», — важно прогнусавил Трофим. — Слушай: «Остановившись, она размышляет о средствах войти неприметно в кабинет (делохрам, сиречь), где ставят питии Графини. Она не имела ни малейшего понятия об ужасных подозрениях, которые на нее имели, ниже о предосторожностях, принятых для того, чтобы сделать кабинет (делохрам, сиречь) сей для нее неприступным, также как и для всех других индейских невольниц». Вот, братик Волчок, каковы дела-то! Живем, что черви, и ничего не ведаем, а книжка знает.
Трофим зевнул и перекрестил рот, чтобы не залез, грехом, нечистый.
— Хорошая книжица, уму пищу дает; одначе, все не то, непонятно горазд. Надо полагать, Зюма этот самый — страсть какой важнец: королевич, а не то первеющий полковник… Что, купил ножик?
— Как же, вот!
Волчок показал Трофиму складешок; тот перепробовал его на все лады и нашел сносным.
— Смотри же, Волчок, людей не вздумай терзать им — погубить душу-то недолго, а, ведь, кажинной тваре жить хочется, во как хочется. К примеру сказать, я — издыхать должен в скорости, сгнил до тла, а сыро в землице, темен уют, терпи, человек, до Страшного суда, до гласа архангельского.
Волчок нахмурился:
— Понимаю же!.. Сам не полезу, а коли замают, в брюхо воткну, чтоб неповадно было. Тоже и за Ксюшку, как теперича она моя жена. Только ты никому, никому об этом не болтай.
Скрипнула дверь. Волчок схватил от Трофима нож и крепко сжал в руке. Вышел отец Ксюши, мороженник, плечистый, чернобородый мужчина.
— Тебе чего, поганцу, тут надобно? Брысь вон, пискарь дохлый! За Ксюшкой, подлец, прибрел; у-у, голову переломаю!
Мороженник шагнул к Волчку, но тот с быстротою белки влез на распахнутую дверь сарая, а с нее на крышу.
— заорал он во все горло. Мороженник поднял камень с земли и бросил в Волчка. Волчок увернулся, показал ему фигу и спрыгнул на соседний двор, откуда вышел на набережную Тухлой. Надо навестить Суран-хана.
V
За паровой мельницей — огромным шестиэтажным доминой — набережная Тухлой принимала более благообразный вид. И тротуар с крашенными тумбочками, и мостовая, и фонари, и в окнах тюлевые занавесочки. Таборы здесь кончались. И, если баржи, ладьи, челны, расшивы и вертушки против Таборов были грязны и в заплатах, то здесь они или в самом деле были новей, или казались такими.