Я спрашивал у старых военных разведчиков, в чем причина возникновения великого множества версий ареста Семенова? Ответ был очень прост, собственно, он находился на поверхности: Семенов ушел за кордон с большим золотым запасом — все золото, что имелось на Дальнем Востоке (в этот запас входила, как мы уже знаем, и часть колчаковского золота), он забрал с собою. Золото это надлежало вернуть.
Там, где находится золото, обычно бывают сфокусированы интересы очень многих людей, поэтому так усиленно и работала служба дезинформации. Золото атамана настойчиво искали и красные, и белые, и японцы, и китайцы, и даже американцы, а уж о прочих безродных любителях поживиться и говорить не приходилось. Вот наши органы, в том числе и полевые, фронтовые «смершевцы», и запустили в мир несколько версий ареста атамана.
По одним данным, он якобы был арестован в море, когда уходил в сторону Японии на легкой и быстрой, как птица, яхте, по другим — его случайно узнали в толпе на железнодорожном вокзале в Харбине и задержали. По третьей версии — я об этом писал в газете «Труд» (со слов бывшего капитан-лейтенанта Амурской флотилии Александра Томилова, ходившего в марте сорок пятого года в Китай в глубокую разведку) — Семенов решил переждать смутное для него время и спрятаться у себя в поместье в глубокой пещере, вырытой под домом. Томилов был хорошо знаком с человеком, который брал атамана в том подземелье — лихим флотским разведчиком Вячеславом Бражниковым.
Бражников был настолько лихим, что дважды удостаивался звания Героя Советского Союза, оба раза он получал Звезду Героя, как говорит Томилов, и оба раза она у него была отнята — старшина Бражников прокалывался на «бытовке». В основном на пьянке.
Сам Томилов два месяца пробыл в Харбине, где одним из столпов русской эмиграции был его однофамилец — князь Томилов — человек надменный, но добрый. Капитан-лейтенант выдал себя за родственника князя, точнее — за его племянника, бежавшего из Совдепии, документы на этот счет у Александра Томилова имелись надежные — и «дядя» принял его.
На одном из приемов в Харбине появился и атаман Семенов. Он показался капитан-лейтенанту очень старым, изможденным, высохшим, будто гриб, с шаркающей полунемощной походкой. Но впечатление это было обманчивым — жесткие глаза атамана светились умом и были очень властными. Вот это выражение властности удивило тогда Томилова больше всего: атаман смотрел на собравшихся, будто царь на своих подданных.
В следующий раз Томилов увидел Семенова, когда того вели по длинному тесному коридору теплохода «Хабаровск», стоявшего у Харбинского причала. «Хабаровск» собирался уходить домой, Семенов, усталый, небритый, сгорбленный, с загнанными глазами, глянул на Томилова в упор и не узнал его. Впрочем, трудно было узнать в моряке, на чьем кителе красовались золотые погоны капитан-лейтенанта, «племянника» князя.
Имелись и другие версии ареста атамана Семенова, но они были всего-навсего версиями, вымыслом, призванным скрыть правду.
Велико же было удивление сотрудников газеты «Труд», когда через четыре месяца после публикации моего очерка из Австралии неожиданно пришел толстый пакет — одиннадцать страниц убористого текста, напечатанного на портативной машинке и подписанного младшей дочерью атамана — Елизаветой Григорьевной Явцевой.
Е. Явцева рассказала, как все было на самом деле:
«В начале августа 1945 г. нам стало известно из средств местной массовой информации, что советские войска перешли границу и движутся в глубь Маньчжурии. В Дайрен войска пришли 31 августа или 1 сентября, точно не знаю, но навсегда запомнила, что задолго до них, а именно 22 августа, на аэродроме между нашим поселком и Дайреном высадился специальный десант. Это случилось так.
Во второй половине дня в небе низко пролетели и повернули в сторону аэродрома несколько самолетов с советскими опознавательными знаками. Примерно через два — два с половиной часа к нашему дому подъехал автомобиль. Из него вышли пять человек.
Один из них был штатский — шофер советского консульства (мы его знали), четверо — военные, офицеры. Трое были вооружены автоматами, причем держали их на изготовку, а четвертый, майор, был с револьвером в руке. В это время сестра Тата (Татьяна), я и наш трехлетний племянник Гриша гуляли в саду перед домом, недалеко от ворот, всегда настежь открытых. А отец с нашим братом-инвалидом Мишей сидели в тени на открытой галерее, опоясывающей дом по второму этажу. День был жаркий, я даже помню, что отец тогда был в шортах и белой футболке.