Когда и съ чего началъ Малина воровскую жизнь — тоже никто не зналъ. Извѣстно было только, что уже три раза въ жизни попадался онъ, сидѣлъ въ острогѣ, три раза вынесъ плети на площадяхъ, былъ сосланъ въ Сибирь на каторгу и три раза бѣжалъ снова. И теперь опять разбойничалъ.
Малину не любили въ Устиномъ Ярѣ, и самъ атаманъ какъ бы тяготился имъ… Изъ за одного Малины и его дѣловъ, его чрезмѣрной лютости, можно было дождаться присылки особой команды солдатъ для разоренія притона и гнѣзда ихъ.
Малина былъ «сибирный», т. е. свирѣпый каторжникъ, готовый и способный на все… А по виду онъ отличался отъ всѣхъ молодцовъ тѣмъ, что ноздри были у него вырваны, а одно ухо отрѣзано при второй казни за побѣгъ съ каторги и звѣрское убійство около Камышина. Кромѣ того среди лба виднѣлись сизыя черты въ полъ-вершка, т. е. выжженное клеймо и буквы: В. Д.- означавшія: Воръ. Душегубецъ.
Малину боялись даже обитатели Устинаго Яра, такъ какъ онъ изрѣдка запивалъ и пьяный впадалъ въ безсознательное неистовство.
За послѣднее лѣто онъ убилъ двухъ человѣкъ изъ мирныхъ молодцовъ шайки, которые даже и не ходили никогда на разбои. Попавъ почему-то въ «бѣга», они должны были поневолѣ жить въ притонѣ и считаться въ числѣ разбойниковъ, справляя однако самыя мирныя дѣла и порученья Усти.
Уже поздно вечеромъ около хибарки каторжника появилась фигура и тихо окликнула его со двора.
— Малина, а Малина!
Это былъ Ванька Черный.
Каторжникъ спалъ и не отвѣтилъ. Черный влѣзъ въ хибарку, прислушался и разслышалъ храпъ въ углу на полу.
— Малина! крикнулъ онъ.
Каторжникъ очнулся и промычалъ.
— Ну?.. Кого принесло?
— Я, Ванька… Мнѣ тебя надыть. Дѣло Малина, — забота страсть какая!.. Встань-ко… Наспишься, успѣешь.
Каторжникъ лѣниво поднялся и оба вышли на дворъ, гдѣ было свѣтлѣе отъ поднимавшейся изъ-за горы луны.
— Ну чего? позѣвывая спросилъ Малина.
— А ты тише, неровенъ часъ! Садись ко!
Черный сѣлъ на землю около куста. Малина опустился близъ него.
— Изъ города? Когда?.. просопѣлъ Малина, которому отъ рваныхъ ноздрей приходилось гнусить.
— Изъ города… Сейчасъ былъ у атамана и вотъ къ тебѣ. Дѣло! Какъ ты посудишь. Ты человѣкъ — голова! А мы что-жъ. Да и тотъ-то не прытокъ… нашъ-то. И себя и насъ погубитъ. Всѣ пропадемъ изъ-за его прихотничества да баловства.
— Да ну… Что?
— Петрынь балуетъ!
Малина промычалъ.
— Вѣрно сказываю.
— Давно и я такъ-то… смекалъ.
— То-то… А теперь, родимый, дѣло на-прямки пошло. Вотъ что! сказалъ Черный.
— Да что? Не городи, сказывай.
— Вѣдь онъ въ городъ отпросился.
— Ну!
— А въ городѣ его и слыхомъ не слыхать, сколько я тамъ пробылъ… и опять Орликъ тамъ же… Петрынь и не бывалъ.
— Въ Астрахани что-ль?
— Зачѣмъ… ближе… въ Саратовѣ онъ… и балуетъ! Мнѣ не вѣришь! Орликъ придетъ, спроси.
— Да ладно… Ну…
— Ну вотъ: что тутъ дѣлать? Мнѣ дядя Хлудъ наказывалъ… Ты, говоритъ, атамана упроси, а лучше всего потолкуй съ Малиной, атаманъ не повѣритъ… Да и пріятели они. Онъ Петрыня не выдастъ, пока тотъ его съ вами совѣмъ не погубитъ. А ты, говоритъ Хлудъ, потолкуй съ Малиной.
— Что жь? Коли надо — недолго. Что мнѣ щенокъ. Взялъ топоръ, да и готово. Нешто мнѣ его жаль что-ли?
— То-то!
— Да зря-то не люблю я… Вотъ что! Взять съ него нечего. Обижать онъ меня, щенокъ, не станетъ. Какъ-же?.. Можетъ ты, да Орликъ, да Хлудъ твой — брешете… разсуждалъ Малина лѣниво и сонно.
— Тебѣ говорю, онъ въ Саратовѣ на насъ показываетъ. Дядя Хлудъ говоритъ, что если эдакъ-то — мѣсяца не прогуляемъ, кандалы пошлютъ. Петрынь самъ ее и приведетъ сюда.
— Эвося. Дурни. Нужно? Пошлютъ? Они захотятъ и безъ Петрыня насъ разыщутъ… Нешто мы гуляемъ по Волгѣ. Мы, вишь, сидимъ. Пришелъ, разорилъ все, порубилъ кого, а кого увезъ… Ну… И все! Дурни.
Оба замолчали.
— Что же дѣлать? Ты бы что-ль!.. выговорилъ Ванька Черный.
Малина зѣвнулъ.
— Чего брехать… Когда скажете — нужно. Ну, и порѣшу. Долго-ль? Да толкъ-отъ какой. Коли онъ уже продалъ всѣхъ.
— То-то еще невѣдомо. Можетъ только пробуетъ. А дядя Хлудъ сказывалъ: если вернетъ, да будетъ опять собираться въ городъ, то тутъ, говоритъ, вы его не пущайте, а порѣшите. А, говоритъ, изъ-за собаки, и я съ вами пропаду. Онъ всѣхъ по именамъ наскажетъ, а воеводскіе всѣхъ перепишутъ.
— Дуракъ твой Хлудъ! да и ты дуракъ, лѣниво проговорилъ Малина. Ну, не теперь накроютъ насъ или Хлуда — черезъ мѣсяцъ, а то черезъ годъ… Все одно… Все одинъ конецъ. Всѣ будете, какъ и я, мѣченые.