— Расходися! крикнулъ Орликъ. — Атаманъ, гони впередъ! Налагай, молодцы, на весла! Налагай! Время потеряли много, насилу успѣемъ.
Шесть лодокъ двинулись отъ берега, впередъ пошла лодка, въ которой былъ Устя.
— Наваливай! сурово кричалъ онъ тремъ молодцамъ, которые гребли въ его лодкѣ.
Другая половина лодокъ, обождавъ, двинулась тоже.
Устя былъ задумчивъ, угрюмъ, брови его сморщились, и лицо казалось злое, даже лютое. Богъ вѣсть о чемъ думалъ атаманъ. Орликъ, веселый и довольный, шелъ тоже впереди отряда. Лодка его, маленькій челнокъ, скользила быстро.
— Не отставай! то и дѣло кричалъ онъ на остальныхъ.
Ближе всѣхъ къ нему шла лодка, гдѣ сидѣлъ Ванька Лысый.
— Ну, Лысый, свой грѣхъ нынѣ заслужи! А то, братъ, прогонимъ отъ себя.
— Ладно, будешь доволенъ, Ехоръ Иванычъ! отозвался Лысый, налегая изъ всѣхъ силъ на весло.
Орликъ оглядывалъ свою команду, что гребла въ разныхъ лодкахъ усердно, но молчаливо, и подумалъ:
— Ужъ теперь лихоманка пробираетъ ихъ, а увидятъ пушку-то да народъ на бѣлянѣ — прощай… придется самому въ нихъ палить, чтобъ подгонять.
Орликъ зналъ, что онъ отобралъ себѣ самыхъ плохихъ молодцовъ, въ томъ числѣ человѣкъ пять калмыкъ и башкиръ.
Всѣ лучшіе остались при Устѣ. Но въ этомъ случаѣ, помимо желанія лучше окружить атамана, былъ у есаула и простой разсчетъ.
— А инако совсѣмъ-бы нельзя, думалъ онъ теперь. Лучше прямо пропустить бѣляну и не пробовать лазить. Мою сволочь перещелкаютъ, а тѣ свое возьмутъ. Эдакъ, можетъ, и выгоритъ дѣло.
Оба отряда лодокъ, выбравшись на средину рѣки, все быстрѣй летѣли внизъ по теченью.
На лодкахъ Усти шелъ неумолкаемо говоръ, смѣхъ отъ прибаутокъ, и только одинъ атаманъ оставался угрюмъ. На лодкахъ Орлика были по прежнему молчаливы; изрѣдка только кой кто изъ ребятъ помоложе разговаривалъ тихо.
— Ишь, они тамъ… языкомъ то чешутъ.
— Энто Малина балагуритъ! замѣтилъ Лысый.
— Что ему, сибирный! О-охъ, Господи!
— Да… Вотъ гляди, изъ ружьевъ хлестать начнутъ. Нонѣ, что ни купецъ — при ружьяхъ ведетъ суденышко свое.
— Нехай, и у насъ самопалы есть! бойко отозвался молодой парень тулякъ.
— А мнѣ вотъ, ребята, быть убиту, чуетъ мое серденько… грустно провздыхалъ одинъ рябоватый молодецъ изъ калмыковъ.
— Ладно! Считайте! крикнулъ строго Орликъ. — Не успѣетъ и бѣляна подойти, я ужъ кого изъ васъ самъ ухлопаю. Помни, ребята: я въ миру мухи не трону, а въ битвѣ — не пожалѣю брата родного; а своего труса-молодца пожалѣю меньше, чѣмъ чужого; свой, малосильный, да слабодушный и себя, и еще двухъ погубитъ примѣромъ поганымъ.
— Это вѣрно! отозвался одинъ изъ молодцевъ, здоровый мужикъ.
— Да мы то что-жь? Мы ничего. Энто вонъ дурень, калмыченка поганецъ. Его бы съ Ордуньей оставить зайцевъ атаману жарить, кашу варить, а не биться…
Громкій смѣхъ пошелъ по всѣмъ лодкамъ отряда Орлика.
— А на дуванѣ, гляди, первый будетъ! замѣтилъ молодой парень.
Снова еще громче разсмѣялись всѣ. Въ Устиномъ отрядѣ молодцы начали оглядываться назадъ. Малина обернулся и крикнулъ что-то, ради шутки заднему отряду.
Что кричалъ Малина — разобрать было нельзя.
Орликъ разслышалъ только послѣднія слова гнусливаго крика каторжника.
— …Анъ глядь, четыре бабы!
Въ лодкахъ отряда Усти раздался дружный взрывъ хохота и долго не смолкалъ, переливаясь.
— Ай да Малина! Ай да Малина! кричали голоса.
Самъ Устя усмѣхнулся прибауткѣ сибирнаго, и брови его раздвинулись, бѣлые ровные зубы блеснули между розовыхъ, женски нѣжныхъ и красивыхъ губъ.
Лодки летѣли и были уже въ верстѣ отъ поселка. Вдали, среди шири и глади тихой и синеватой Волги, будто спавшей въ величавомъ покоѣ, виднѣлся зеленый островокъ.
XVII
Бѣляна, широкое развалистое и тупоносое судно, блестящее на солнце своей обшивкой изъ свѣжихъ досокъ, тихо шла по теченью, управляемая огромнымъ рулемъ, которымъ орудовали шесть человѣкъ батраковъ. Бѣляна купца Душкина шла изъ Казани въ Астрахань, нагруженная зерномъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ носовой части судна было особое помѣстительное отдѣленіе, полное краснымъ товаромъ и всякой всячиной.
Купецъ Душкинъ шелъ по Волгѣ ниже Казани въ первый разъ.
До тѣхъ поръ лѣтъ семь кряду торговалъ онъ между Ярославлемъ и Казанью чѣмъ придется, но больше зерномъ, пенькой и желѣзомъ.
За семь лѣтъ предпріимчивый молодецъ, лѣтъ 30-ти, такъ расторговался, что наконецъ рѣшился пуститься внизъ по матушкѣ на Астрахань.
Многіе торговые люди отсовѣтывали Душкину ходить по низовью, гдѣ водится всякая «сволока» и всякія «птицы небесныя», но Душкинъ, прыткій и веселый малый, отвѣчалъ: «Ничего; авось, Богъ милостивъ!»