— Если я сейчасъ вотъ покончу съ собой, ты пожалѣешь?
— Я объ этомъ и думать не хочу, да и не могу; мнѣ безъ тебя теперь жизнь не въ жизнь будетъ. Ты у меня теперь одинъ, будто родной.
— Устя?! Побожися, что такъ…
— Вотъ тебѣ крестъ! горячо вымолвилъ атаманъ и быстро перекрестился.
— Чуешь ли ты…. сдается ли тебѣ…. что можетъ быть перемѣна — ну, хоть чрезъ два года.
Устя долго молчалъ и наконецъ выговорилъ:
— Сдается, что можетъ…
Орликъ бросилъ пистолетъ и, измѣнившись въ лицѣ, двинулся къ Устѣ.
— Давно бы такъ сказывать! нѣжно произнесъ онъ;- вѣдь я не теперь прошу; хоть знать мнѣ, впредь будетъ!
Орликъ опустился на полъ около атамана и, обхвативъ его, уткнулся горячимъ лицомъ въ его колѣни. Устя тихо положилъ руки ему на голову и сталъ отстранять его отъ себя.
— Полно, пусти, встань, Егоръ Ивановичъ, сдѣлай милость.
— Эхъ, кабы была въ тебѣ сотенная часть того, что во мнѣ кипитъ, то не было бы охоты меня отталкивать, грустно проговорилъ Орликъ.
— Пусти, сдѣлай милость… Срамно и глядѣть…. почти сердито выговорилъ Устя.
Орликъ поднялся и отошелъ.
— Срамно!.. Стало ты и впрямь на свой ладъ все видишь и чувствуешь, вздохнулъ онъ.
— Привычка. Я, вишь, атаманю на Волгѣ. Предо мной на землѣ только и валяются тѣ, что помилованія просятъ! шутливо произнесъ Устя.
— Да вѣдь и я помилованія просилъ! уже веселѣе заговорилъ Орликъ.
— Ну, я тебя и помиловалъ… А теперь поведемъ рѣчь о разбойныхъ дѣлахъ. Я опять къ тебѣ съ тѣмъ же; мнѣ ужь больно хочется купца отпустить на волю.
Орликъ сморщилъ брови.
— Охъ, напрасно… говорю, напрасно.
— Жаль его, ей-Богу жаль; у него жена, пятеро дѣтей — Богъ съ нимъ.
— Онъ всю Казань подыметъ на насъ. Я его батраковъ допросилъ обо всемъ. Его самъ намѣстникъ въ лицо знаетъ, и знаетъ, что онъ поплылъ на Астрахань. Пропадемъ мы изъ-за него.
— Онъ обѣщается не жаловаться.
— И ты вѣришь?
— Вѣрю. Онъ у меня на образа молился, поклоны клалъ. Родителями и дѣтьми клялся.
— Какъ знаешь. Ты атаманъ и твоя на это водя… Ну, да пущай, ужь такъ и быть на нынѣшній разъ. Я на счастьи и самъ готовъ… Отпускай!.. Можетъ, онъ мнѣ счастье принесетъ, и мой атаманъ скоро ради меня злополучнаго гнѣвъ на милость положитъ. Отпускай. Хочешь, я его самъ проведу, а то вѣдь наши, небось, чуютъ.
— Да. Малина сказывалъ вчера Черному, что надо стеречь его и нагнать.
— Ну, вотъ. Я проведу самъ. Такъ и быть.
— Ну, спасибо. Мнѣ вотъ будто и легче, весело вымолвилъ Устя, вставая.
Орликъ разсмѣялся.
— Ну, гляди вотъ… Ну, какой же ты атаманъ разбойный. А? Нешто они такіе бываютъ? Ты вѣдь пичуги бы не тронулъ. Тебѣ, сказываетъ Ордунья, бываетъ курицу жаль зарѣзать для обѣда.
— Да… кабы атаманить и не убивать никого, было бы лучше.
— Тогда не надо атаманить — а жить такъ, какъ я тебѣ сто разъ предлагалъ.
— Нѣтъ, эдакъ я тоже не хочу, воля моя мнѣ дорога, да и все это мнѣ по сердцу; только бы безвинныхъ не убивать. Въ битвѣ, на разбоѣ другое дѣло… Я самъ, когда въ меня палятъ, валяю тоже въ кого попало; но такъ вотъ, взять связаннаго человѣка и застрѣлить или утопить — мерзость, да и грѣхъ.
Орликъ смѣялся, весело глядя на Устю.
— Чему ты? Вѣдь ты такъ же судишь; самъ говорилъ сколько разъ, что убить не въ битвѣ, а такъ…. вотъ какъ Малина можетъ… ты не можешь. Говорилъ вѣдь?
— Говорилъ и говорю. Да только вѣдь я же и не стою за эту жизнь разбойную, какъ ты. Я здѣсь изъ-за тебя…. а ты изъ за чего? Ты по своей охотѣ?
— Я… знаешь вѣдь, такая судьба привела на Волгу; горе было.
— Было, да. А теперь? Иди за мной и другой жизнью заживемъ.
— Ну, брось… опять за старое… Такъ купца присылать къ тебѣ, или самъ его возьмешь отъ меня?
— Нѣтъ… Пусть сидитъ… Ночью я его уведу изъ Яра и поставлю на камышинскую дорогу.
— На Камышинъ?
— Вѣстимо; они, гляди, молодцы-то наши, каждую ночь стерегутъ саратовскую дорогу, чуя, что ты хочешь его освободить.
— Правда твоя… Ну, прости, пора мнѣ.
— Прости, помни же, Устя, нынѣшній день. Я буду надежду имѣть.
— Ну, прости…
— Слышу… А ты помни.
— Ладно.
— Я вѣдь не баловался. Застрѣлиться мнѣ никогда не долго.
Устя махнулъ рукой и пошелъ вонъ изъ хаты, но взглядъ его, видно, что-то сказалъ Орлику; эсаулъ вздохнулъ бодрѣе, и лицо его просвѣтлѣло.
— Авось, сердце твое не каменное! шепнулъ онъ вслѣдъ атаману.
XXI
Кто таковъ атаманъ Устя и откуда онъ — никто изъ разбойниковъ не зналъ и всякій гадалъ на свой ладъ.