— Полно, жена, рѣшился, наконецъ, на другой день вымолвить отецъ Ѳеодоръ, — себя пожалѣй. Гляди, восемь либо девять мѣсяцевъ живо пройдутъ. Съ дочкой займись; видишь, скучаетъ бѣдняга. Богъ милостивъ, вернется нашъ Борисъ на весь Донъ славный казакъ.
— Онъ не вернется! проговорила тихо матушка.
— Всѣ бабы такъ сказываютъ, сыновей да мужей собирая на войну, а восемь изъ десятка назадъ всегда приходятъ; иначе и воевать бы нельзя людямъ, кабы всѣ гибли до единаго, а Борисъ вернется скорѣе, чѣмъ иной какой трусливый да мѣшковатый — такіе скорѣе головы оставляютъ у басурмана.
Матушка на все молчала, трясла головой и отвѣчала одно и то же:
— Не вернуться ему назадъ!
Наконецъ однажды сказала мужу съ гнѣвомъ:
— Не вернется Темиръ. Не за тѣмъ онъ собрался, чтобы воевать, а за тѣмъ, чтобы родную сторону увидѣть, отца и мать обнять, сестеръ да братьевъ… Десять лѣтъ не видалъ онъ ихъ… десять лѣтъ мучился, притворствовалъ съ нами и добился своего… ушелъ.
— Полно на малаго клеветать, жена! кротко, но укоризненно усовѣщевалъ женщину священникъ.
Мѣсяцъ за мѣсяцемъ прошло около года. Стали ходить слухи на Дону, что походъ вышелъ неудаченъ, что много казаковъ оставили свои головы за Кубанью, а кто и назадъ идетъ, то безъ добычи и безъ чести воинской. Скоро слухи оправдались. Вернулось войско донское, вернулись и красноярцы домой; пошли ихъ четыре дюжины слишкомъ, а вернулось человѣкъ тридцать, да и тѣ наполовину раненые и изувѣченные.
А Темиръ?
О молодцѣ, перекрестѣ изъ басурманъ въ православные, казаки принесли лихую вѣсть и худую славу.
Не только бросилъ Темиръ своихъ и перешелъ на сторону басурмана, но чрезъ три мѣсяца послѣ его исчезновенія, когда напало на полки донскіе басурманское войско, то впередъ всѣхъ, якобы въ числѣ командировъ, въ богатомъ нарядѣ, увидѣли и признали красноярцы измѣнника Темира. Много въ этой битвѣ порубили басурмане казацкихъ головъ. Видно, измѣнникъ Темиръ своимъ счастье принесъ, а казачеству незадачу и несчастіе. И весь походъ, будто не съ того конца начатый, прахомъ пошелъ.
Отецъ Ѳеодоръ былъ пораженъ извѣстіемъ. Казаки говорили, что этого и ожидать слѣдовало, что какъ волка ни корми, онъ въ лѣсъ смотритъ. Отецъ Ѳеодоръ ничего не говорилъ, а думалъ про себя:
— А если тамъ отецъ, мать, братья родные. Да всѣхъ чрезъ десять лѣтъ онъ увидѣлъ. Охъ, одинъ Господь это дѣло видитъ и разсудить праведно можетъ, а не мы, люди грѣшные и разумомъ слѣпые.
Но на душѣ своей самъ священникъ дѣло разсудилъ по-Божьему и бѣглеца Темира измѣнникомъ и предателемъ не почиталъ. Странно и диковинно только казалось отцу Ѳеодору, какъ судьба мудритъ. Былъ на станицѣ плѣнный кабардинецъ и, проживъ безъ малаго десять лѣтъ, вернулся домой, на родную сторону… А тутъ осталась дѣвочка — его двойникъ лицомъ и красотой, и огненнымъ блескомъ глазъ, и проворствомъ рѣчи и ухватокъ. Оставайся Темиръ на станицѣ, дѣло казалось бы проще. Зачѣмъ судьба такъ устрояетъ, такъ мудритъ?
Отецъ Ѳеодоръ долго поминалъ мысленно Темира, не осуждалъ, но просто жалѣлъ, что ласковаго молодца нѣту въ домѣ.
Матушка, узнавъ вмѣстѣ съ другими отъ вернувшихся казаковъ о поступкѣ Темира, приняла эту вѣсть удивительно спокойно, будто она и впрямь давно ужъ это знала.
Однако съ этого времени женщина сразу перемѣнилась. Она надѣла черное платье, повязалась по старушечьи чернымъ-же платкомъ, и хотя еще недавно была красива, вдругъ стала и лицомъ старуха. Быстро пришла къ ней сѣдина, морщины, лицо осунулось, щеки полныя ввалились, а глаза ясные потемнѣли, даже станъ сгорбился, и походка сдѣлалась не твердая и легкая, а тихая и невѣрная, какъ у старыхъ людей.
Сразу сравнялась здоровьемъ недавно красивая матушка съ вѣчно хилымъ мужемъ, а скоро и обогнала его. Чрезъ годъ женщина 35 лѣтъ казалась на видъ 60-лѣтней. Она чахла не по днямъ, а по часамъ, таяла, какъ воскъ, и слѣдующей весной уже не поднималась съ постели. Мѣсяцъ пролежала подкошенная горемъ женщина молча, не произнося ни единаго слова, безъ жалобы, безъ ропота, безъ слезъ; наконецъ, однажды она заговорила съ отцомъ Ѳеодоромъ, попросила у него прощенія, исповѣдалась, причастилась и сама прочла себѣ отходную, а потомъ, пролежавъ не двинувшись цѣлую ночь, подъ утро проговорила:
— Батюшка, мужъ, прости меня…
— Простилъ! простилъ! отвѣчалъ священникъ со слезами. И Богъ Господь проститъ. Буду молиться о тебѣ Ему, Всеблагому.
Чрезъ нѣсколько минуть женщина подняла глаза на мужа и опять шепнула еле слышно.
— Прости меня.
Отецъ Ѳеодоръ вмѣсто отвѣта поцѣловалъ жену въ лицо и хотѣлъ было сказать ей нѣсколько словъ ласки, но взглядъ жены, будто просящій о чемъ-то, остановилъ его.