Устя, уже при извѣстіи изъ скита о командѣ увѣрившаяся вполнѣ въ предательствѣ, все таки была теперь озлоблена вѣстями Чернаго.
— Какъ Хлудъ узналъ обо всемъ? спросила она.
— Какъ ему, атаманъ, не узнать; онъ хлопоталъ уже давно. Когда я былъ у него въ послѣдній разъ, онъ мнѣ говорилъ, что Петрынь въ Саратовѣ, и что онъ своего человѣка тоже пошлетъ туда соглядатаемъ; ну, и послалъ. А тотъ, его человѣкъ, я знаю, ходокъ и умница, какого другого не выищешь на всей Волгѣ; самъ стрекулистъ, читаетъ и пишетъ; такъ умѣетъ мудрено написать грамоту, что самый что ни на есть грамотный не прочтетъ. Одну его такую челобитную въ намѣстническомъ правленіи, сказывалъ онъ мнѣ, всѣ писаря и самъ секретарь разбирали и не разобрали.
— Ну, ладно, прервала Устя болтуна, — сказывай дѣло. Этого онъ стрекулиста и послалъ въ Саратовъ.
— Да, этого самаго. Еще при мнѣ тогда наказалъ итти, все разузнать и денегъ двадцать рублей далъ ему. Вѣдь дядѣ Хлуду, коли мы пропадемъ да разбѣжимся, барышей отъ насъ не будетъ.
— Этотъ стрекулистъ самъ видѣлъ Петрыня, сказываешь.
— Да, видѣлъ; поганца къ самому намѣстнику допущали, и онъ все пояснилъ и всѣхъ предалъ. Сказалъ, что и денегъ у тебя — кладъ. Вотъ это ихъ, знать, и подняло на ноги — поживиться. Да, атаманъ, конецъ здѣшнему житію; да. Мнѣ-то одному гораздо на-руку: разгромятъ насъ да уйдемъ на другія мѣста, меня дядя Хлудъ пообѣщался женить на своей Аленкѣ, дочкѣ. Я ему тѣмъ дорогъ, что изъ твоей шайки бѣгаю къ нему и выгоду приношу. Что-жь теперь, атаманъ, какъ же мы?.. Что дѣлать-то будемъ? кончилъ Черный, радостно глядя на атамана, отъ мыслей о своей женитьбѣ.
— Ну, это не твоя забота, рѣзко отозвался атаманъ, — что порѣшу, завтра всѣмъ въ извѣстность будетъ. Ступай да вели посылать ко мнѣ Петрыня.
Черный ушелъ. Устя осталась одна и задумалась. Не чудилось ей, что такъ скоро кончится ея атаманство на Волгѣ. Неужели же итти за Орликомъ на Кубань и зажить тамъ женой, хозяйкой, бабой; бѣлье стирать, пироги печь да дѣтей рожать? Вотъ съ Тарасомъ — иное дѣло! думала теперь Устя; къ тому человѣку было у нея что-то на сердцѣ и все росло, все пуще всю ее захватывало; а Орликъ ей — добрый пріятель.
Сказавъ ему еще недавно, что у нея къ нему, можетъ быть, любовь дѣвичья, она обманула его. Въ ту минуту, боясь, что онъ себя застрѣлитъ, она почувствовала что-то вдругъ… но это была жалость простая, а не то чувство, что было къ Тарасу. Вотъ теперь опять будто ничего въ ней къ Орлику нѣту, кромѣ пріязни простой.
— Что-жь? Никогда, стало быть, и никого по-дѣвичьи не полюблю? спросила себя Устя. — Нѣтъ, сдается, что могла бы, могла бы, но не такого, какъ Ордикъ!
На лѣстницѣ раздались шаги и вошелъ Петрынь, робко озираясь кругомъ: онъ предчувствовалъ, что его зовутъ на допросъ; поэтому чудилось трусу, что у атамана спрятанъ уже его палачъ, т. е. Малина.
Устя сидѣла на скамьѣ у окна и озлобленнымъ взглядомъ встрѣтила Петрыня. Онъ сталъ предъ атаманомъ и невольно опустилъ глаза отъ его испытующаго и грознаго взгляда.
— На насъ команда выслана! рѣзко выговорила Устя.
Петрынь мелькомъ, косо глянулъ ей въ лицо, изображая удивленье и будто не понимая словъ.
— Команда? Не слыхалъ. Какая то ись… пробормоталъ онъ, скашивя глаза въ сторону.
— Та, что послалъ намѣстникъ послѣ твоего доноса.
— Что ты, Господь съ тобой, атаманъ. Опять ты на меня; я знаю, что меня всѣ здѣсь не взлюбили и облыжно на меня все валятъ. Что ни случись — я у васъ виноватъ.
— Ахъ, ты, Каинъ! Ахъ, ты, продувная душа! — невольно вырвалось у Усти отъ того голоса и лица, какіе себѣ состроилъ Петрынь.
Казалось, онъ сейчасъ заплачетъ отъ обиды.
— Отпусти меня, атаманъ, на волю. Богъ съ вами со всѣми, заговорилъ Петрынь. Пойду я въ другую какую шайку.
— Отпустить… Ахъ, ты…
И Устя расхохоталась злобно… Ей въ эту минуту казалось, что она способна застрѣлить этого человѣка, хоть и безоружнаго.
— Будь милостивъ, отпусти, шепталъ Петрынь.
— Ступай. Ты не запертъ.
— Одинъ? А Малина? Нѣтъ, будь милостивъ.
— Проводи, молъ, меня самъ до команды… А? Такъ, что-ли? снова разсмѣялась Устя глухимъ, безчувственнымъ смѣхомъ.
И будто что-то случилось въ ней мгновенно — она быстро встала, сцѣпила свой мушкетонъ со стѣны и направила его на Петрыня.
Парень поблѣднѣлъ, но, казалось, остервенился, а не испугался.
— Устя! не смѣй! Я могу тебя… Брось!
И Петрынь шагнулъ было, поднимая руку, чтобы вырвать мушкетонъ.
— Ни съ мѣста! крикнула Устя, приложившись и цѣля. Стой, какъ столбъ, и отвѣчай. Ты продалъ насъ въ Саратовѣ? Не отвѣтишь — ухлопаю. Ну… палить?