— Вѣстимо, вымолвилъ Петрынь, хватятся по утру, погонютъ за мной, и не уйдешь.
— Ну, это враки; я тебѣ коня дамъ.
— Ой ли! отецъ родной… ахнулъ Петрынь.
— То то, отецъ родной, а ты слушай да на усъ мотай; запомни, что буду сказывать.
— Ну, ну… говори.
— Я сейчасъ бѣжать съ тобой не могу; у меня кой-что есть, и деньги тоже есть; надо все укрыть, и въ землю зарыть; вѣдь солдаты придутъ, все растащутъ, съ собой брать не хочу: они обыщутъ — отымутъ… Ну, вотъ я одинъ день останусь. Понялъ?
— Понялъ.
— Завтра въ ночь и я убѣгу.
— И къ намъ въ команду?
— Къ вамъ; найти будетъ не мудреное дѣло: небось берегомъ пойдете и на Козій Гонъ.
— Вѣстимо. Потомъ ужь полагали съ Гона взять сюда обходомъ… на Желтый Майданъ.
— Ладно, я берегомъ и махну; а ты скажи капралу, что я, эсаулъ, охотой самъ явлюся и такъ ихъ проведу и поставлю, такъ все дѣло налажу, что они всѣхъ молодцовъ перевяжутъ или перерѣжутъ безъ единаго хлопка изъ ружья; и палить имъ не придется, не токмо подъ разбойныя пули лбы подставлять.
— Да какъ же такъ?
— Это мое дѣло. Приду, все капралу разъясню; а ты только упреди его, что я буду черезъ сутки послѣ тебя. Понялъ?
— Понялъ, ладно, все скажу…
— Ну, теперь съ Богомъ… валяй, иди, бери коня и лети. Орликъ вывелъ изъ-подъ навѣса сарая одного изъ двухъ своихъ коней. Парень сѣлъ, лицо его сіяло отъ радости при мысли, какъ онъ доскачетъ къ командѣ, спасенный отъ суда разбойниковъ и вѣрной смерти.
— Ну, прости, спасибо! буду ждать! заговорилъ быстро Петрынь и вдругъ смолкъ и вздохнулъ… Вотъ что, Егоръ Иванычъ, выговорилъ онъ, понизивъ голосъ, — а вѣдь мнѣ ее жалко, ей-Богу, пропадетъ; ее вѣдь въ городѣ казнить будутъ.
— Ну, ладно, жалѣй; только, жалѣючи, скачи да скачи! выговорилъ Орликъ смѣясь.
Петрынь отъѣхалъ и скоро пропалъ въ темнотѣ ночи.
— Еще погоди; не вѣдомо еще, кого и гдѣ казнить-то будутъ! смѣялся эсаулъ уже одинъ, глядя вслѣдъ Петрыню.
VIII
Рано утромъ встревоженный и обозлившійся дядька — управитель Ефремычъ, прибѣжалъ къ Устѣ и разбудилъ атамана.
— Петрынь ночью утекъ! объявилъ онъ. Крыша взломана, а въ кустахъ лѣстница, что съ бѣляны досталась.
— Ну, и чортъ съ нимъ! вымолвилъ атаманъ.
Ефремычъ подивился хладнокровію, съ которымъ Устя приняла извѣстіе о побѣгѣ заключеннаго.
Въ ту же минуту явившійся верхомъ эсаулъ, веселый и бодрый, вошелъ наверхъ къ атаману. При объясненіи Ефремыча о бѣгунѣ Петрынѣ онъ треснулъ его по плечу и смѣясь замѣтилъ:
— Срамъ, дядя, проспалъ Петрыня, стыдно-ста! Что теперь будетъ? погубитъ онъ насъ.
— Полно ты при Ефремычѣ скоморошествовать, сказала Устя. Говори, зачѣмъ ты его увелъ и гдѣ онъ! Отпустилъ?
— Вѣстимо, отпустилъ. Къ командѣ! и коня своего далъ, чтобы Малина или другой кто его не догналъ. Теперь онъ, поди, ужь на полдорогѣ…
Ефремычъ ахнулъ.
— Что за причта! Какъ же такъ-то?..
— А вотъ погоди, дяденька, потомъ все разъяснится. Слушай, атаманъ… и ты тоже, «князь», слушай; и тебѣ надо знать — въ помощь будешь.
И Орликъ передалъ атаману съ дядькой подробно весь свой планъ борьбы съ командой. Онъ началъ словами:
— Силой не возьмешь. Надо обманомъ взять.
Орликъ объяснилъ, что онъ тотчасъ отправляется къ командѣ, гдѣ его, послѣ предупрежденія Петрыня, встрѣтятъ какъ пріятеля, т. е. какъ измѣнника и предателя шайки и атамана. Не спаси онъ Петрыня — парень во вѣкъ бы ему не довѣрился послѣ давнишней ненависти. Онъ постарается войти въ дружбу съ командиромъ и взять на себя предательство и разгромъ поселка. Вся сила въ томъ, чтобы убѣдить капрала такъ ли, иначе ли, раздѣлить свою команду на двѣ части и одну изъ нихъ поручить вести Петрыню или ему самому Орлику.
Чрезъ два дня эсаулъ опять обѣщался навѣдаться, чтобы объяснить и распредѣлить все подробнѣе какъ кому дѣйствовать
— И ты полагаешь, толкъ будетъ изъ всѣхъ твоихъ выдумокъ? недовѣрчиво произнесла Устя.
— Увидимъ! Можетъ, дѣло и выговоритъ! А вы покуда на всякій случай готовься всѣ… Добро закапывайте. Вѣрнѣе!
Орликъ простился съ Устей и весело двинулся верхомъ чрезъ поселокъ.
Молодцы устинцы, уже узнавшіе страшную вѣсть — приближеніе команды, тревожно сходились кучками по дворамъ. Отъѣздъ эсаула изъ Яра еще болѣе смутилъ всѣхъ.
Даже Малина покачалъ головой.
— Нешто время теперь эсаулу отлучаться и бросать своихъ! подумалъ онъ.
Устинцы были напуганы, и недаромъ…
Появленіе команды было всегда концомъ для всякаго разбойнаго гнѣзда. Биться съ солдатами, вооруженными хорошими ружьями, а не самопалами, казалось этой «сволокѣ» со всего міра еще страшнѣе, чѣмъ оно было въ дѣйствительности. Только бывалые, какъ Малина, знали, что команда — не Богъ вѣсть какая бѣда, солдаты тоже люди-человѣки.