— Вижу я все дѣло — диковина! заговорилъ Малина. — Уразумѣть нельзя, ну, а пособить горю все же не мудрено; взялъ да и распуталъ все…
— Да какъ? Какъ? воскликнулъ Орликъ.
— Что?
— Какъ ты распутаешь?
— А взялъ, по-просту, атамана и капрала, выговорилъ однозвучно Малина, да камушекъ потяжеле, связалъ ихъ вмѣстѣ, да и бултыхъ — раковъ кормить.
— О, дьяволъ… И я тоже слушаю! взбѣсился Орликъ.
— Нѣтъ, Малина, не бреши про Устю… сказалъ Ефремычъ съ укоризной, — надо умнѣе какъ разсудить. Но мнѣ, капрала этого не мѣшкавши прикончить.
— Да. Не мѣшкавши! произнесъ Орликъ какъ бы себѣ самому. Покуда еще не поздно; но скорѣе, а то…
— Вѣстимо, скорѣе, эсаулъ… вѣдь надо намъ тоже и отсюда выбираться, а сборовъ у насъ не мало.
— Да; тутъ сидѣть негоже! прибавилъ каторжникъ; вторую команду жди черезъ двѣ недѣли.
— Раньше будетъ, отозвался Ефремычъ: коли-бъ вы его убили, то не стало бы спѣшить начальство, а теперь, поди, солдатики какіе добѣгутъ до городовъ и скажутъ: капралъ живъ, взятъ, въ полонѣ мается. Вотъ и подвинутъ ноги разные воеводы.
— Вѣрно, Ефремычъ, вѣрно, сказалъ Орликъ. Нечего уткнувшись сидѣть. Дѣло дѣлать. Скорѣе. Первое, собирай и распоряжай все… Двинемъ отсюда чрезъ три-четыре дня въ лѣса подалѣ отъ Волги, къ старцамъ на Узеня. Туда никакія команды не лазаютъ… а за Устю я примуся… капрала этого я либо выдамъ на расправу молодцамъ, либо самъ ужъ выпущу на волю, какъ Душкина… лишь бы его отсюда съ глазъ долой; и скорѣе, нечего мѣшкать! Ты, Ефремычъ, ладь все, коней и обозъ, а ты, Малина, наладь молодцовъ такъ, что коли я кличъ кликну, чтобы всѣ они валили къ атаману капрала на расправу просить.
На этомъ совѣщаніе и кончилось, и Малина съ Ефремычемъ ушли отъ эсаула довольные и принялись за дѣло.
XVI
День за днемъ, прошло около недѣли, а ничего въ Устиномъ Ярѣ не случилось однако особеннаго или неожиданнаго. Но «что-то» было повсюду, во всѣхъ… будто въ воздухѣ носилось что-то, невидимое и непонятное. Въ поселкѣ было по всѣмъ хатамъ и хибаркамъ, во всѣхъ молодцахъ, сволокѣ со всего свѣта, христіанахъ и татарвѣ — какое-то затишье чудное — глухое и недоброе. Точь-въ-точь духота тяжелая и тишь зловѣщая предъ грозой, что гдѣ-то собирается и должна прійти… Раскатовъ грома еще не слыхать, молніи еще не видно. Все кажется кругомъ, какъ бы и быть слѣдуетъ, какъ заурядъ всякій день бываетъ, — но птица и звѣрь, даже деревья и мурава словно притаились и сробѣли. Изрѣдка со свистомъ, стремительно промелькнетъ будто въ перепугѣ ласточка, извиваясь по самой землѣ, или жалобно вскрикнетъ чайка на рѣкѣ. Грозы нѣтъ, но вся природа ужъ почуяла ее гдѣ-то за небосклономъ и ждетъ первой вѣсти, перваго порывистаго натиска вихря. Все ждетъ — вотъ загрохочетъ небо, зажигаясь и пламенѣя изъ края въ край, разрываясь и разрушаясь надъ землей, сотрясая ее всю до нѣдръ, будто падающими невидимо облаками, что обращаютъ порою въ прахъ вѣковые лѣса и каменные города.
Такъ было и въ Устиномъ Ярѣ! По всѣмъ хатамъ угрюмо сидѣли у себя молодцы или сходились въ уголкахъ поселка, за плетнями, и тихо перешептывались, — что-то другъ другу сообщая въ недоумѣніи или въ ожиданіи. Большинство устинцевъ высматривали скорѣе смущенно, чѣмъ злобно…
Какая-то бѣда стряслась, видно, на поселкѣ разбойномъ; а бѣда та была — что атаманъ сидитъ у себя безвыходно… Эсаулъ Орликъ тоже не кажетъ носу изъ своей хаты и томится… «князь», или дядька Ефремычъ, ходитъ суровый и ни на что не отвѣчаетъ, только рукой машетъ, какъ бы говоря: «Ну, васъ! не надо васъ!» Сибирный Малина на что крѣпокъ, а свалился все-таки съ ногъ отъ прострѣла, не осилилъ раны… онъ только одно повторяетъ тѣмъ, кто къ нему навѣдается:
— Атаманъ былъ, да сплылъ! Былъ и эсаулъ! Кто поглупѣе — сиди да жди здѣсь Сибири, а кто прытче — уходи, покуда время… Куда? На всѣ четыре вѣтра! Съ ноздрями да безъ литеръ — вездѣ дорога!
Устинцы не знали, что подумать ни про атамана, ни про эсаула, но чуяли, что надо ждать чего-то и ждали въ молчаніи такъ же, какъ порою, притаясь, ждетъ грозы природа.
Немного воды утекло за это время, а въ поселкѣ многое перемѣнилось. Многихъ уже не досчитывались устинцы изъ давнишнихъ своихъ… Петрыню Іуду казнили, лихой Измаилъ былъ убитъ, Соврасъ захваченъ солдатами, Ванька Черный померъ отъ раны, Кипрусъ и не охнулъ-упалъ… Малина чуть живъ… Одинъ Ванька Лысый, хоть и раненый, а справился и цѣлъ. За то на диво всѣмъ уже три дня, какъ мордовка Ордунья пропала безъ вѣсти; она ушла, бросила Устинъ Яръ; а это худо — бабушка Ордунья бывалый человѣкъ; она всегда сказывала: коли придетъ конецъ устиному атаманству въ Ярѣ — я загодя уйду. И вотъ ея нѣту! Стало, конецъ!..