Выбрать главу

«Да полно, такъ ли»? думалось ей.

Неужели и впрямь, въ той горницѣ, около нея, спитъ теперь молодецъ-красавецъ, не воображаемый ею, какъ прежде, а живъ-человѣкъ, который вчера еще съ вечера бесѣдовалъ съ ней и глядѣлъ на нее своими чарующими голубыми глазами.

И Устѣ и вѣрилось, и не вѣрилось.

Наконецъ, наступилъ тотъ вечеръ, когда молодецъ сталъ глядѣть на нее ужь не какъ на атамана-пріятеля, а какъ на казачку донскую, а затѣмъ обнималъ и цѣловалъ ее до потери въ ней разсудка и сознанія всего окружающаго міра.

Убѣжать съ Волги за нимъ? Устя не колебалась ни мгновенья. Она пошла бы за нимъ на край свѣта, даже на вѣрную смерть!

Она просила у него годикъ любви, и онъ обѣщалъ ей. А теперь она ужъ мысленно соглашалась продать свою жизнь еще дешевле, еслибъ того потребовала простая случайность, а не только онъ самъ…

— Хотя мѣсяцъ одинъ съ нимъ! Видѣть его, слушать его, любить его! Отдать ему и душу и тѣло… А тамъ — будь, что будетъ. Помру не горюя! Былъ и у меня мой таланъ.

Здѣсь, на Волгѣ, сто разъ зря могли убить атамана, и померла бы дѣвушка, не извѣдавъ того, что онъ съ собой въ эту глушь занесъ и въ ея душу заронилъ… просвѣтляя и будто окрыляя ее.

Уходить изъ Яра, откуда и вся шайка должна была поневолѣ подниматься на другія мѣста, Устя рѣшила легко. Ее смущало только одно: какъ явится она въ городъ? Что будетъ тамъ? Какъ на нее народъ глядѣть будетъ? Вѣдь она все-таки душегубила долго на низовьѣ. Онъ это знаетъ и долженъ доложить начальству. А если ее тотчасъ, возьмутъ у него хоть силкомъ и будутъ судить и казнить. Неужели и мѣсяца не дадутъ прожить съ нимъ? И Устѣ, конечно, лучше хотѣлось удержать любимаго молодца у себя, взять его за Волгу, бѣжать съ шайкой и съ нимъ на Узеня, въ скиты среди лѣсовъ, и зажить мирно…

Да. Но онъ не хотѣлъ этого…

А теперь ужъ не она вольна была надъ нимъ, а онъ воленъ надъ ней. Онъ указывалъ, а она слушалась безпрекословно. И Устя рѣшилась!

Она уже сожалѣла, что потеряла много времени, все не рѣшавшись сознаться ему. И она положила, не мѣшкая болѣе, вырывъ деньги на горѣ, передать ихъ Орлику, собрать молодцовъ на сходъ для выбора эсаула въ атаманы, а самой проститься со всѣмъ — съ Волгой и дикой разбойной жизнью, на которую чудно такъ, а теперь ей даже непонятно, толкнула ее судьба со станицы донской. Какъ это случилось? Какъ могла она ужиться тутъ? Какъ могла она кидаться въ битвы и ради грабежа убивать людей… Сердце, что ли, было ожесточено неправдой людской, а теперь смягчилось. Можетъ быть: вѣдь оно, сердце, — теперь другое.

Дѣвушка оглянулась кругомъ съ высокой горы, радостно улыбаясь… И она крикнула вдругъ:

— Вотъ, вы, низовскіе края, ты матушка Волга, видѣли вы атамана-дѣвицу!.. И болѣе не увидите! А почему? Не знаете! Вы не знаете, что онъ меня цѣлуетъ! Да вы вѣдь — мертвые!.. Въ васъ нѣтъ того, что вотъ у меня на сердцѣ. Свое солнышко!

И, озираясь на десятки верстъ кругомъ, она восторженно прощалась съ прошлой жизнью и этими краями, гдѣ тишь и дичь, и безлюдье для иного отверженника — раздолье, а ей, казачкѣ, носившей въ себѣ горячее дѣвичье сердце, тутъ всегда сдавалось какъ-то жутко, томительно и безразсвѣтно!.. И вотъ разсвѣло! Свое солнышко въ груди засвѣтило ярко. И пора уходить, бѣжать отсюда…

XX

Засѣцкій нетерпѣливо и съ тайнымъ трепетомъ ждалъ возвращенія Усти. Онъ не любилъ оставаться безъ нея въ домѣ и со стыдомъ признавался себѣ, что онъ просто труситъ.

— Помилуй Богъ! долго ли!.. всякой бѣдѣ упасть!

Устя, вернувшись съ горы и увидавшись съ Засѣцкимъ, сказала кротко и радостно:

— А я на горѣ прощалась съ разбойной жизнью. Въ вечеру надѣну платье, въ какомъ всю жизнь ходила прежде, чѣмъ въ атаманы попасть… У меня такое приготовлено уже три дня.

— Сдѣлай милость! весело отозвался Засѣцкій. — Мнѣ даже любопытно на тебя поглядѣть въ женскомъ платьѣ. Небось, еще краше будешь.

И молодой человѣкъ, пользуясь уходомъ внизъ своего пѣстуна, приблизился къ ней, обнялъ дѣвушку, поцѣловалъ и долго глядѣлъ ей въ лицо, въ глаза…

— Вретъ мой Терентьичъ, вымолвилъ онъ нѣжно. Брешетъ собака!.. Хрычъ отъ старости ослѣпъ. Не видитъ, что за диковинная ты дѣвушка и разумомъ, и душой и ликомъ.

— А что онъ сказываетъ? Что я — злючая или дурная…

— Нѣтъ. Что? Онъ, старый хрычъ, такое поетъ, что его бы въ острогъ посадить слѣдовало. Ну, да пускай себѣ тѣшится. Его вранье мнѣ вѣдь не указъ…

И Засѣцкій снова сталъ цѣловать дѣвушку.

— Пусти… пора… тихо вымолвила, Устя, освобождаясь чрезъ силу, противъ воли отрываясь отъ него.